Поскольку Пегги не хотела ехать в Нью-Йорк, атлантский филиал издательства всячески старался заставить ее принимать как можно более активное участие в рекламных мероприятиях, и после настойчивых увещеваний со стороны Маргарет Бох Пегги, наконец, приняла приглашение выступить на ужине в Атлантском библиотечном клубе перед аудиторией в пятьдесят человек.

Несколько недель назад она выступала на завтраке в писательском клубе Мейкона, и, несмотря на присутствие более двухсот человек, это напомнило ей «беседу с друзьями».

Здесь же было все иначе, и, как рассказывала Пегги Лэтему, она провела «мучительные дни», просматривая свою библиографию, намереваясь поведать «библиотечным леди о том, как скучна работа писателя».

И вот в день обеда Альма Джемисон, руководитель справочно-библиографического отдела библиотеки Карнеги, представила ее аудитории как «автора, чью книгу часто сравнивают с такими романами, как «Ярмарка тщеславия», «Война и мир» и «Джентльмены предпочитают блондинок». Это настолько вывело Пегги из себя, писала она Лэтему 1 сентября 1936 года, что она растерялась и забыла даже названия справочной литературы, о которой намеревалась рассказать, а когда пришла в себя, то осознала, что рассказывает присутствующим дамам какие-то «нескромные истории». А взглянув на мисс Джесси Хопкинс, ведущего библиотекаря, Пегги поняла, что встречи в библиотеках ей больше не грозят. Да она и сама больше не захочет выступать перед кем-либо.

Однако, сменив взгляды на прямо противоположные, Пегги выступила на банкете, устроенном в ее честь на ежегодном съезде Ассоциации прессы Джорджии, проходившем в Милледжвилле 10–12 июня, где с ней обращались как со знаменитостью, а не просто женой Джона Марша, как в былые годы.

Хотя до сих пор книга побывала лишь в руках у немногих избранных (1500 пробных экземпляров были отгружены к тому времени), Пегги уже стала знаменитой, по крайней мере в своем родном городе и среди друзей по клубу прессы.

Сообщения об интересе, проявляемом Голливудом к роману, и об издании его клубом «Книга месяца» появились в киноколонках местных газет. Обозреватели прочитали книгу и в ряде случаев уже опубликовали рецензии, все до одной исключительно хвалебные и оценивающие «Унесенные ветром» как литературное событие.

Никто не был больше подавлен свалившейся на нее известностью, чем Пегги. Она была потрясена случившимся, не верила в происходящее, и чувства эти отнюдь не исчезали с каждой новой положительной рецензией, на каждую из которых Пегги с самого начала взяла за правило отвечать. Так, Джозефу Джексону, чья критическая статья появилась в «San Francisko Chronicle», она писала:

«Полагаю, вы смогли бы оценить мою реакцию как «радость и счастье», даже несмотря на то, что я отправилась в постель с холодным компрессом на голове и таблеткой аспирина после прочтения ваших слов. Бог свидетель, я не люблю моих героев, склонных к мнительности, обморокам и «состояниям», но сама я, конечно, была в «состоянии». Я всегда умела стоически переносить плохие новости, но ваши хорошие новости смутили меня, вероятно, потому, что они оказались столь неожиданными».

И затем на нескольких страницах она продолжает рассказывать о своем детстве, а в заключение благодарит за оценку ее стиля, отмеченного им как «простой и чрезвычайно искренний».

«Я полагаю, у меня нет какого-либо литературного стиля, и я знаю об этом, но никогда ничего не могла с этим поделать. Я прекрасно сознаю этот свой недостаток и потому больше ожидала недоброжелательности в рецензиях, нежели чего-то другого. Надеюсь, я сумела поведать вам о том, какой счастливой вы меня сделали! Просто сказать «благодарю» было бы явно недостаточно».

Когда же Пегги отвечала Гарри Эдвардсу на его рецензию, опубликованную в «Атланта Джорнэл», она сделала это в стиле красавицы Старого Юга:

«Дорогой мистер Эдвардс.

Лишь небольшие остатки былых приличий удерживают меня от того, чтобы обратиться к вам «мой очень дорогой мистер Эдвардс», или же «вы необыкновенно милый человек», или же «вы добрый, добрый человек». Но я постараюсь вспомнить, как меня воспитывали и обратиться к вам просто —

Дорогой мистер Эдвардс!

Могу я поблагодарить вас за счастье, доставленное моему отцу? Видите ли, его всегда особенно волновало, понравится ли моя книга южанам вообще и жителям Джорджии в частности, и он очень боялся, что — нет, хотя моя книга настолько правдива, насколько документы и годы исследований могли содействовать этому. Для него была невыносима сама мысль, что я могу обидеть людей моего штата, так же, впрочем, как и для меня. И когда отец прочел вашу чудесную рецензию, он успокоился. «Если мистеру Эдвардсу нравится» и т. д.»

Об этих месяцах их жизни накануне выхода книги Джон Марш позднее писал:

«В апреле, мае и июне 1936 года наблюдалось скачала зарождающееся подозрение, а затем и растущая уверенность в том, что нечто значительное должно было произойти в книжном мире. Дрожь волнения пробегала, подобно ряби, по всей стране. Это был один из тех феноменов, которые современные способы связи не в состоянии объяснить. «Один сказал другому», этот самый изначальный способ передачи информации и до сих пор непревзойденный, способствовал в некотором смысле почти магическому распространению новостей. Из уст в уста слова о том, что готовится к выходу книга, которую вы не должны пропустить, расходились все дальше и дальше. Книжные магазины удваивали и вновь удваивали свои заказы».