Во многих письмах, полученных Пегги Митчелл от поклонников романа, по существу, об этом и говорилось: что если Скарлетт смогла победить в той напряженной борьбе за существование, которую ей пришлось пережить, то и они, читатели, смогут это сделать.

Но была еще и другая, возможно, более важная причина того почти истерического отношения, которое вызывал к себе роман. Никогда прежде самооценка американцев не была столь низкой. Да, Соединенные Штаты и раньше не были лидерами ни в музыке, ни в балете, ни в искусстве, ни в литературе, но в продолжение многих лет они пребывали в первых рядах в области бизнеса и промышленности. И вот доллар обесценился — и дома, и за границей, поскольку крупные компании одна за другой объявляли о банкротстве. «Новый курс» Рузвельта, казалось, вел в никуда, и публика уже не знала, кому и чему верить. Политические убеждения разделили общество почти столь же опасно, как это сделала уже однажды Гражданская война, и каждый нормальный человек сам занимался вопросами собственного выживания. Вот почему летом 1936 года нация жаждала увидеть признаки возрождения своей былой славы и гордости, но люди хотели, чтобы произошло это не за счет каких-то военных побед, а благодаря собственным достижениям.

Пегги не могла догадываться об этом, вне зависимости от того, насколько наделена она была даром предвидения, но публикация ее книги ознаменовала настоящий переворот в Америке — и не столько в издательском деле, сколько в области духа, возродив гордость американцев за свои собственные достижения. «Унесенные ветром» имели все данные для того, чтобы быть названными национальной литературой: книга прославляла американское прошлое так, как не делали этого романы ни Уилли Катера, ни Фолкнера, ни Вулфа.

В отличие от реалистических романов Т. Драйзера и его последователей роман Пегги охотнее касался американской истории в куда более широких масштабах, нежели просто анализировал американские нравы на местном уровне. И хотя действие романа происходит исключительно на Юге, как правило, в Атланте и ее окрестностях, тем не менее он в большей степени общенациональный, чем местный, поскольку описывает величайший и наиболее опустошительный раскол страны, когда-либо постигавший ее. Кроме того, события в романе показаны не с точки зрения мужчин, войны, политики и власти, а через женщин и через ту нужду, которую они должны были преодолеть, чтобы помочь Югу быстрее залечить свои раны и вернуть надежду, достоинство и процветание своим мужчинам и семьям.

Ну и если взять конец романа — Пегги не спешит вынести окончательный приговор Скарлетт. Каждый сам мог решать, сумеет она вернуть Ретта или нет, сообразно собственному чувству справедливости и опираясь на романтические фантазии.

За исключением внезапной славы Чарльза Линдберга никогда еще не было такого случая мгновенного общенационального преклонения, какое можно было бы хоть отдаленно сравнить с тем, что испытала Пегги. Поражали не только объемы продаж ее романа — супербестселлеры встречались и раньше, — но и то, что публика видела в «Унесенных ветром» не просто роман. Его герои почти сразу же превратились в героев национальных — вместе с их создательницей.

Очень скоро роман стал знаменит и в Европе. Фрэнк Дэниел, коллега Пегги по работе в «Атланта Джорнэл», описал ей в записке впечатления своего друга, только что вернувшегося из Европы:

«…Палуба «Куин Мэри» пестрила экземплярами «Унесенных ветром» — без сомнения, самого популярного романа за границей. Почти все кресла на палубе были заняты читающими его. Спрос на книгу в магазинах Лондона и Парижа — невероятный, и… предварительные заказы на английское издание бьют все рекорды. Генри Фонда находился в Бремене, возвращаясь из Европы, и он в таком восторге от романа, что даже радировал Сэлзнику о необходимости немедленно встретиться, чтобы обсудить возможность для Фонды сыграть роль Ретта… Намерение, возможно, странное, но оно доказывает, что если «Макмиллан» продолжит давать рекламу в «Джорнэл», который, в конечном счете, расходится по всему Югу, твой маленький роман имеет все шансы стать широко известным».

И к тому времени, когда «Куин Мэри» входила в док Саутгемптона, завершая свой первый в этом сезоне рейс через Атлантику, имена Скарлетт и Ретта уже были столь же близки пассажирам, как и имена короля Эдуарда VII и Уоллис Симпсон. Понадобилось совсем немного времени, чтобы на вечерах в лондонских гостиных тема нового американского бестселлера пришла на смену уже порядком надоевшим всем разговорам о короле Англии и его любовнице-американке.

В эти самые первые дни феноменального успеха своей книги Пегги часто говорила, что чувствует себя как в осаде. И, собственно, так оно и было. Во всех публикациях в прессе непременно упоминалось о том, что по мужу она — миссис Марш, а ведь и телефон, и адрес Джона Марша были указаны в городском телефонном справочнике.

Дом, в котором находилась квартира Маршей, не имел ни швейцара, ни каких-либо систем безопасности, и потому, когда Джон уходил на службу, Пегги и Бесси оставались один на один со всеми звонившими и приходившими поклонниками таланта знаменитой писательницы.

Звонившие по телефону зачастую были весьма удивлены, узнав, что трубку подняла сама Маргарет Митчелл, так же как и незваные посетители не могли поверить, что маленькая женщина, открывшая дверь в ответ на их настойчивые звонки, и есть знаменитая писательница.

Ежедневно поступали новости с переговоров о продаже прав на экранизацию романа. Однако не это, казалось, волновало публику — будут права кем-то приобретены или нет. Любимым занятием многих американцев стало в то время распределение ролей в будущем фильме.

3 июня 1936 года Пегги жаловалась в письме к Лу, что люди доводят ее до безумия, выпрашивая подачки и полагая при этом, что уж теперь-то она «не упустит своих миллионов». Друзья же, по ее словам, замучили вопросами о том, «какого черта» она «продолжает пользоваться машиной модели аж 1929 года и косить четырехлетней давности хлопчатобумажные платья и пятидесятицентовые чулки».