В соответствии с нормативными актами и аналогичными актами стран СНГ о пересмотре дел прокуроры всех областей и краев бывшего Советского Союза решали вопросы о реабилитации жертв политического террора по всем делам, хранящимся в архивах местных управлений КГБ, независимо от поступлений заявлений граждан по этому поводу.

Несколько иная обстановка сложилась в Киеве, где по неизвестным причинам хранятся дела не только на лиц, осужденных в Киеве и Киевской области, но также на жителей южных областей Украины за период 1919— 1922 гг. Среди этих “чужих” дел, которые пересматривались прокуратурой наряду со “своими” без отправки их по принадлежности, встречалось множество дел на жителей Запорожской, Днепропетровской, Херсонской, Николаевской, Одесской областей и Крыма. Особенно много обнаружил я дел пофамильно и номерам по Одесской области и Крыму, о существовании которых мало кто знал. Только по крымским делам проходило до 5 тыс. человек — репрессированных в тот период беженцев, военнопленных, бывших чиновников. Постановления об их расстреле выносили армейские тройки особых отделов ВЧК. Но кроме них не менее чудовищный террор устраивали также местные ЧК под руководством известного революционера Белы Куна и его последователей — председателей Крымского ревкома. По количеству местных дел в десятки раз больше армейских. Сохранились они и в киевских архивах.

Имея опыт пересмотра дел и выработанную привычку острой реакции на обнаруженные почти по каждому делу вопиющие нарушения законности, я со своими коллегами по прокуратуре воспринял “крымские дела” как вершину жестокости и произвола чекистов. Обнаруженные документы по Крыму вызвали во мне такое потрясение, возмущение, такую жалость к тысячам невинно погибших людей, что я всем своим существом вошел в жуткую эпоху репрессий. Исследуя свидетельства давно прошедшего времени, я как будто приблизил к себе те события, города Крыма и тех людей, которые оказались в руках безжалостных палачей.

Архивные уголовные дела “О политических преступлениях” и вытекающие из них действительные (а не исторические в советском изложении) события на многие годы стали для меня предметом изучения, заполнили мое сознание, стали неисчерпаемым источником данных, которые во имя справедливости я пытаюсь донести до людей.

Жестокие репрессии в первые годы советской власти, гибель по воле большевистских лидеров десятков тысяч невинных граждан в Крыму вызывают вполне обоснованные сомнения в правильности, “достаточности” бытующего еще с хрущевских времен и до сих пор мнения о сталинских репрессиях в стране. Репрессии, проводимые в период большевистского правления, поражают своей широкомасштабностью.

Однако начиналось это с неустанных призывов к развязыванию братоубийственной гражданской войны, объявления красного террора, выработки концепции о разделении людей на враждующие лагеря, с ленинских указаний о безжалостном истреблении эксплуататорского класса. Именно у Ленина продолжатель его дела Сталин почерпнул науку и практику умерщвления всех бывших людей”, заложников и военнопленных, всех тех, кто, по мнению правящей власти, представлял малейшую опасность для нового строя.

Сталин был лишь старательным и последовательным учеником Ленина, проявившим незаурядные способности перехватывать его основные цели и методы террора. Немецкие фашисты многие способы борьбы с народом позаимствовали у большевиков. Различие состоит лишь в том, что фашисты, исповедуя нацистскую идеологию, уничтожали в основном славянские народы, а большевики, исповедуя коммунистическую идеологию, убивали своих граждан. Современные коммунистические лидеры соглашаются с тем, что в СССР были только сталинские репрессии. При этом они выгораживают главного основоположника невиданных преступлений — Ленина, пытаясь сохранить коммунистическую идеологию.

В ноябре-декабре 1920 г. и в

1921 г. в Крыму было расстреляно множество беженцев. В основном это были представители интеллектуального труда, которые в период революций и гражданской войны оказались отторгнутыми от общественно полезной деятельности, т. е. изгоями, лишенными доверия. Это бывшие чиновники центральных и губернских учреждений, служащие банков, предприятий, общественных организаций, преподаватели университетов, предприниматели, пенсионеры, лишившиеся своих пенсий, и другие категории. Они под воздействием тревожных слухов, паники, страха, непомерной жестокости новой власти, испытывая на каждом шагу враждебное к себе отношение “гегемона”, спасаясь от войны, холода и голода, покинули свои дома и уехали на юг — неизвестно куда, неизвестно зачем, но с призрачной надеждой обрести, наконец, безопасность. Им казалось, что здесь легче, чем в центральной России, прокормиться и найти хоть какое-то пристанище. Это грандиозное переселение, заполнившее до отказа города и поселки Крыма, проходило, видамо, в несколько этапов. Первая волна миграции произошла после февральской революции, когда резко наметился развал государственности и Временное правительство оказалось неспособным изменить ситуацию в лучшую сторону. Вторая волна последовала после октябрьского переворота, когда до основания были разрушены вековые устои государственного и общественного строя России и с нарастающими темпами повсюду воцарился хаос. Третья волна миграции произошла в период гражданской войны.

Многие очевидцы описывают, что вся эта неуправляемая, во много крат

перенаселяющая города масса людей была брошена на произвол судьбы и оказалась беззащитной в сложных условиях быта. Необычайных размеров достигла спекуляция, процветало хищение и насилие. Появились вооруженные банды и грабители. Стоимость продуктов питания многократно возросла. Средствами платежа все чаще становились инвалюта и золото. В летний период благоприятная природа Крыма заботилась о тех, кто не имел жилья, но поздней осенью и зимой от холода, сырости и ветра им не было спасения. С континента в Крым проник сыпняк и косил людей немилосердно. Безнадежность, отчаяние и уныние притуплялись безудержным разгулом и пьянством под мотивы раздирающих душу ресторанных романсов.

Значительная часть беженцев в ноябре 1920 г., перед вступлением войск Красной армии в города Крыма, выехала в Турцию вместе с эвакуирующейся Белой армией на французских кораблях и 137 кораблях Черноморской флотилии, среди которых было

2 линкора, 2 крейсера и 10 миноносцев. Но достаточно много людей, не желающих покидать родину, осталось в Крыму из-за исконно русской беспечности: пусть будет, что будет.

Чекисты путем поголовной регистрации беженцев позже выявили их и на анкетах перед расстрелом писали: “Убежал от красных из Москвы. Расстрелять”; “Убежал из Пензы. Расстрелять”; “Убежал из Самары.

Расстрелять”; "Убежал из Киева. Расстрелять”. Кажется, нет ни одной губернии России, которая не фиксировалась бы чекистами в анкетах в связи с расстрелом этих невиновных людей. Для большевиков сам факт выезда с постоянного места жительства уже являлся преступлением, за что следовало одинаковое для всех наказание — расстрел.

Сколько же было этих пришлых людей, которые по разным причинам бежали от советской власти? Единого мнения на этот вопрос нет. Есть сведения о том, что в ноябре 1920 г. вместе с войсками Врангеля, которых было около 70 тыс. солдат и офицеров, выехало до 100 тыс. человек гражданского населения. Но за границу выезжали постоянно и до крымских событий. Эмигрантские источники указывают, что Россию покинули в течение трех лет приблизительно 2—