Старуха поднялась и утирала рукавомъ сухіе глаза. Давыдка послдовалъ ея примру и въ томъ же глупо-апатическомъ положеніи продолжалъ стоять и слушать, что говорила его мать.

– Невсты-то есть, какъ не быть? Вотъ Васютка Михйкина, двка ничего, да вдь безъ твоей воли не пойдетъ.

– Разв она не согласна?

– Нтъ, кормилецъ, коли по согласію пойдетъ?

– Ну, такъ чтожъ длать? Я принуждать не могу, а вы поищите другую: не у себя, такъ у чужихъ, я охотно заплачу 100, 200 р., только бы шла по своей охот, а насильно выдавать замужъ нельзя. И закона такого нтъ, да и грхъ это большой.

– Э-э-эхъ кормилецъ! Да статочное ли дло, чтобы, глядя на нашу жизнь, охотой пошла? Солдатка самая и та такой нужды на себя принять не захочетъ. Какой мужикъ и двку къ намъ въ дворъ отдастъ. Отчаянный не отдастъ. Вдь мы голь, нищета. Одну, скажетъ, почитай, что съ голоду, заморили, такъ и моей тоже будетъ. Кто отдастъ? – прибавила она, недоврчиво качая головой. – Разсуди, Ваше Сіятельство.

– Такъ что же я могу сдлать?

– Обдумай ты насъ какъ нибудь, родненькій, – повторила убдительно Арина, – что намъ длать?

– Да что же я могу обдумать? Я тоже ничего не могу сдлать для васъ въ этомъ отношеніи. Вотъ хлба вы просили, такъ я прикажу вамъ отпустить и во всякомъ дл готовъ помогать; только ты его усовсти, чтобы онъ свою лнь-то бросилъ, – говорилъ Николинька, выходя въ сни, старух, которая кланяясь слдовала за нимъ.

– Что я съ нимъ буду длать, отецъ? Вдь самъ видишь, какой онъ. Онъ вдь мужикъ и умный, и смирный, грхъ напрасно сказать, художествъ за нимъ никакихъ не водится; ужъ это Богъ знаетъ, что это съ нимъ такое попритчилось, что онъ самъ себ злодй. Вдь онъ и самъ тому не радъ. Я, батюшка, Ваше Сіятельство, – продолжала она шопотомъ, – и такъ клала и этакъ прикидывала: неиначе, какъ испортили его злые люди.

– Какъ испортили?

– Да какъ испортили? Долго ли до грха. По злоб вынули горсть земли изъ подъ слду… и навкъ не человкомъ исдлали, вдь всякіе люди бываютъ. Я такъ себ думаю; не сходить-ли мн къ Дындыку старику, что въ Воробьевк живетъ, онъ всякія слова знаетъ и порчу снимаетъ, и съ креста воду пущаетъ; такъ не пособитъ ли онъ!

– Нтъ, онъ не поможетъ; а я подумаю о твоемъ сын, – и Князь вышелъ на улицу.

– Какъ не помочь, кормилецъ, вдь онъ колдунъ, одно слово колдунъ.

Давыдка Блый мужикъ смирный, непьющій, неглупый и честный, онъ лучше многихъ своихъ товарищей, которые живутъ не такъ бдно, какъ онъ. Но несчастный въ высшей степени лимфатическій темпераментъ или апатическій характеръ, или проще[?] наслдственная непреодолимая лнь, сдлали его тмъ, что онъ есть – лодыремъ, какъ выражается его мать. И она совершенно права, говоря, что онъ самъ этому не радъ. Онъ родился лодыремъ и вкъ будетъ лодыремъ, ничто не измнитъ его. Но родись онъ въ другой сфер, въ которой безпрерывный тяжелый трудъ не есть существенная необходимость, кто знаетъ, чмъ-бы онъ былъ? Разв мало встрчаемъ мы этихъ запухшихъ, вялыхъ, лнивыхъ натуръ безъ живости и энергіи, которые были такими-же лодырями, родись они въ бдности? Но средства къ существованію ихъ обезпечены, временный умственный трудъ въ нкоторой степени возможенъ для нихъ, и они спокойно погружаются въ свою безвыходную апатію, часто даже щеголяя ею, и, неизвстно почему, называя славянскою лнью.

Но нищета, трудъ крестьянина, принужденнаго работать изъ всхъ силъ и безпрестанно, невозможны съ такимъ характеромъ. Онъ убиваетъ надежду, увеличиваетъ безпомощность. А безпрестанные брань, побои вселяютъ равнодушіе даже отвращеніе [къ] окружающему [?]. Наконецъ, чт'o грустне всего, къ безсилію присоединяется сознаніе безсилія: и бдность, и побои, и несчастія длаются обыкновенными необходимыми явленіями жизни, онъ привыкаетъ къ нимъ, и не думая о возможности облегчить свою участь, ничего не желая, ничего не добиваясь. Давыдку забили. Онъ знаетъ, что онъ лодырь, что ему сть нечего. Что-жъ, пускай, бьютъ, такъ и слдуетъ, разсуждаетъ онъ. —

«Но что мн длать съ нимъ, думаетъ мой герой, грустно наклонивъ голову и шагая большими шагами внизъ по деревн. – Ежели останутся такіе мужики, то мечта моя видть ихъ всхъ счастливыми никогда не осуществится. Онъ никогда не пойметъ, чего я отъ него хочу, онъ отъ меня ничего не ожидаетъ, кром побой. Такъ и быть должно. Его 20 лтъ били, а я только годъ стараюсь совтовать и помогать ему. – Въ солдаты, – подумалъ онъ, – но за что? онъ добрый мужикъ. Да и не примутъ, подсказало ему чувство разсчетливаго эгоизма. Взять во дворъ? Да, вотъ», и онъ съ удовольствіемъ человка, разршившаго трудную задачу, остановился на этой мысли. – «Тамъ онъ будетъ на глазахъ. Я въ состоянии буду всегда слдить за нимъ, и можетъ быть кротостью, увщаніями, выборомъ занятій успю пріучить его къ размышленію и труду. Такъ и сдлаю». – Успокоившись на этотъ счетъ Николинька вспомнилъ, что ему надо зайдти къ Болх и отдать общанные 50 р. – «Хотя Шкаликъ обманулъ меня, – говорилъ онъ самъ себ, – но я долженъ исполнить свое слово, ежели хочу внушить къ себ довріе». И онъ отправился къ Болх.

Болхиныхъ семья большая и дворъ исправный. Во всей вотчин, почитай, первый мужикъ. Лтось другую связь изъ своего лса поставилъ, господъ не трудилъ. Теперь есть, гд съ семьею распространиться. Коней у него, окромя жеребятъ, да подростковъ, троекъ 6 соберется, а скотины, коровъ, да овецъ: какъ съ поля гонятъ, да бабы выйдутъ на улицу загонять, такъ въ воротахъ ихъ то сопрется, что у-у! Бда! до француза старикъ садилъ – тамъ у нихъ пчелы, осикъ важный! Люди говорятъ, что у старика и деньги есть и деньги не маленькія; да онъ про то никому не сказываетъ, и никто, ни дти, ни невстки не знаетъ, гд он у него зарыты. Должно на осик, больше негд. – Да какъ имъ справнымъ не быть? Старикъ-атъ Болха мужикъ умный, разчетливый и порядки всякіе знаетъ. Съ молодыхъ-то лтъ онъ на станціи на 3-хъ тройкахъ лтъ 8 стоялъ. Ну, какъ сошелъ и лошадьми, и снастью справился, и въ мошн то не пусто было, батрака нанялъ, за землю принялся. Пчелами занялся. И назвать, что пчеловодъ! противъ него, другаго мастера по всей окружности нтъ. – Далъ Богъ ему во всемъ счастія и на хлбъ, и на лошадей, и на скотину, и на пчелъ, и сыновья-то ребята знатные выросли, да и баловаться то онъ имъ больно повадки не давалъ, куратный мужикъ! Какъ пришла пора, и сыновей женилъ, одну бабу взялъ у своихъ, а двухъ въ сусдей на свой коштъ[?] откупилъ. Просить тогды некого было – опека была. Ну, извстное дло: какъ настоящій хозяинъ въ дому: да семья большая, невстки-то полаются, полаются, а все ладно живутъ и мужики зажиточные. Старикъ-отъ, годовъ 5 тому будетъ, было лугами по малости займаться сталъ, съ Шкаликомъ въ долю пошелъ, да не посчастливилось. 300 р. на Шкалику пропало, и расписка по сю пору у старика лежитъ, да получить не чаетъ; такъ и бросилъ. Меньшіе ребята – Игнатка, да Илья – теперь каждый годъ на 5 тройкахъ зиму въ извозъ здятъ, а старшего Карпа старикъ хозяиномъ въ дом поставилъ. «Старъ, мылъ, ужъ мн не по силамъ, и мое дло около пчелъ». Карпъ то мужикъ и похвальный, да все проти старика не будетъ: да и хозяинъ-отъ онъ неполный. Неспорно старикъ и передалъ все ему, да деньги не открываетъ, ну, извстно, хоть пока живъ, да деньги у него, въ дому-то все стариковъ разумъ орудуетъ. Этакъ-то они и славно живутъ, коли бы не старикъ. Куды? —

Въ новыхъ тесовыхъ воротахъ, которыя съ скрипомъ отворились, Николиньку встртилъ Илья. Онъ велъ поить 2 тройки крпконогихъ, гривистыхъ и рослыхъ коней. Лошади хотя были сыты и веселы, были уже не совсмъ свжи. У нкоторыхъ широкія копыта, потные колени погнулись, и во многихъ мстахъ видны были старые побои на спин и бокахъ. Лицо Илюшки Болхина, одно изъ красивйшихъ лицъ, которыя когда либо мн удавалось видть. Все, начиная отъ свтло-русой головы, обстриженной въ кружокъ, до огромныхъ тяжелыхъ сапогъ съ сморщенными широкими голенищами, надтыхъ съ особеннымъ ямскимъ шикомъ на его стройныя ноги – все прекрасно.