Софья Андреевна удалилась из столовой. По ее лицу выступили красные пятна. Она взволновалась не на шутку и горячилась чересчур. Видно было, что распекать людей и браниться было не в ее характере. Она в эти минуты теряла свой обычный такт и свою светскую сдержанность.

— Я говорила, что новая метла будет чисто мести, — проворчала сквозь зубы Ольга Никифоровна после обеда.

— Я не могу, не могу выносить таких обид, — захныкала Постникова. — Я не служанка детей, я не им служу…

— А кому же? — рассмеялась Катерина Александровна, стоявшая недалеко от помощниц. — Неужели вы и теперь не догадались, что вы детям служите?

Постникова молча отвернулась в сторону.

— Ах! наша офицерша дружбу свела с этой табачницей? — злобно проговорила Зубова про Катерину Александровну, отходя от Постниковой, — Поверьте, что ненадолго. Сами слетят прежде других…

Но Софья Андреевна была не из таких, которых легко сжить. Под беспечной и веселой внешностью в ней таилось много настойчивости и даже деспотизма! Когда-то она в качестве избалованной красавицы девочки командовала своей бабушкой и ее крепостными людьми; потом в роли обожаемой подругами за красоту девушки она командовала своими сверстницами, наконец, она взяла в свои руки влюбленного мужа и командовала им. Правда, что люди, находившиеся под ее командой, большей частью и не жаловались на деспотизм этого хорошенького, веселого и беззаботного существа, но тем не менее они не могли освободиться от власти этих маленьких рук, своевольно управлявших всеми и всем окружающим. «Хитрость — наша сила», «мы, женщины, должны или всех в руках держать, или нами самими будут командовать», «если бы я заметила в самом дорогом мне человеке стремление взять надо мной верх, я разошлась бы с ним», — это были любимые фразы Софьи Андреевны. Когда ей говорили, что с любимыми людьми совсем не так легко расставаться, как она думает, она возражала:

— Нужно всех любить шутя, а свою свободу любить серьезно… Впрочем, надо мной никто не пробовал взять верх, — смеялась она.

И действительно, трудно было взять верх над этим ускользающим от всякой узды существом и еще труднее было избежать ее разнообразных сетей. Тонкое кокетство, женственная мягкость, серьезность мыслящего существа, шаловливость избалованного ребенка, непоколебимая настойчивость, маска беспомощной рабы-женщины — все это пускалось при случае в ход, пускалось как бы бессознательно, по чутью, по тому инстинкту, который помогает необразованному дикарю обмануть образованного европейца. Одни называли ее «кошачьей натурой», другие говорили, что это «женщина-мотылек», третьи называли ее «эманципированной барыней»; последнюю кличку она сама оставляла за собой и любила говорить: «Мы, эманципированные женщины».

Она очень ловко и быстро прибрала к рукам приют, сменила всю прислугу, определив на ее места людей из «бабушкиной дворни», и начала осаждать Свищова проектами преобразований в приюте. Образцовая кухня, наем куафера для обучения воспитанниц чесать голову, наем модистки для научения детей шитью платьев, уничтожение уроков пения — все эти проекты нововведений сыпались, как снег, на головы Свищова и Ермолинского. Но комитет благотворительных заведений сдался не сразу и сначала согласился только на наем модистки.

— Как бы только этих девственниц нам сбыть с рук, — говорила Софья Андреевна Катерине Александровне про двух помощниц. — При них ничего нельзя сделать для улучшения приюта.

И она стала хлопотать о том, чтобы все помощницы давали уроки детям, обходясь без помощи учителя. Свищову удалось провести эту реформу в собрании комитета. Комитет разрешил отставить учителя и возложить на помощниц обязанность учить детей. Софья Андреевна тотчас же доложила комитету, что две находящиеся в приюте помощницы почти безграмотны и потому их нужно сменить, «тем более, что они не имеют никаких педагогических способностей и ведут детей в бездну безнравственности, делают грубыми их молодые сердца и вселяют в них пагубное раздражение и непокорность». Последние фразы докладной записки, предназначавшиеся исключительно для графини Белокопытовой, показались до того удачными Софье Андреевне, что она с громким хохотом читала и перечитывала их в кружке своих кузенов, кузин и Катерины Александровны.

— Каков мой верноподданнический доклад ее сиятельству? — хохотала она, держа в руках дымящуюся пахитосу. — «Вселяют в них пагубное раздражение и непокорность!» Красноречиво и убедительно! Зубова и Постникова — пропагандистки бунта!.. Если бы Александр Николаевич не был так туп, он, верно, прыснул бы от смеха при чтении этих строк в комитете…

— Однако вы круто повернули дело, — заметил ей тот кузен, который подшучивал над нею за обедом. — Вы просто безбожный деспот.

— Напротив того. Чего женщина хочет, того бог хочет, — ответила она французской пословицей. — Вы видите, что мои желания святы.

— Но ведь и они хотели бы остаться, — заметил кузен.

— Да разве это женщины? — засмеялась она. — Попробуйте предложить им руку и сердце.

Последние строки докладной записки действительно произвели на членов комитета сильное влияние, тем более, что Софья Андреевна объявила в своей записке, что помощницы сознательно прикрывали все упущения, открытые ревизионной комиссией и вызвавшие удаление прежней начальницы. Однако Софья Андреевна гораздо усиленнее составляла проекты нововведений, чем действовал комитет. Только к марту месяцу ей удалось «очистить» приют и ввести в него двух новых помощниц-учительниц. Одна из этих девушек, Аделаида Николаевна Сочнева, была кузина Софьи Андреевны, познакомившаяся с Катериной Александровной еще на первом обеде Софьи Андреевны; другая, Марья Петровна Иванова, была из числа знакомых Софьи Андреевны.

— Ну, теперь я покойна, теперь мы в своей семье, — говорила Софья Андреевна после изгнания Постниковой и Зубовой. — Соглядатаев больше нет. Теперь нужно изобретать средства.

Изобрести средства было очень трудно, покуда дети еще не научились шить и покуда комитет не разрешил основание образцовой кухни. Но Софья Андреевна решилась действовать помимо комитета и открыла кухню без его разрешения на свои средства. Хотя доход с этой кухни был не особенно велик, но все-таки при помощи его можно было хотя немного улучшить пищу детей. У Софьи Андреевны кроме того вертелся в голове план образцовой прачечной для стирки и глаженья тонкого белья.