— Нет. Вы можете идти. Я просижу у него ночь.

— Заснете!

— Ну, уж я-то не засну! Отворите только двери, когда приедет доктор.

— Да разве он еще приедет?

— Еще бы. Брат очень болен.

— Хоть бы маменька приехала поскорей.

— Что же ей здесь делать? Довольно и того, что я здесь.

Леонид раскрыл книгу и стал читать. Нянька, качая головой, вышла из детской. Среди этой тишины, в полумраке большой комнаты, было как-то странно видеть этих брошенных матерью детей. Что-то глубоко грустное, было в этой картине. Воображение Леонида работало, и он не мог читать. Отложив книгу, он предался своим заветным думам. Ему было и сладко и грустно сознание, что он занял теперь место защитника дорогих ему детей. Порой он прислушивался к дыханию больного ребенка, порой подходил к постели сестренки и любовался ее хорошеньким личиком.

— Спит дитя! — тихо прошептал он и наклонился поцеловать ручонку сестры. — Совсем брошенные… Если бы знал отец! Он нас все-таки любит…

В эту минуту послышался резкий звонок, и через минуту в детскую шумно вошла Павла Абрамовна.

— Ты здесь? — с удивлением спросила она и направилась к постели больного.

— Не подходите с холода, — резко произнес Леонид, загородив ей дорогу.

— Дурак! Кого ты учить вздумал, — сердито воскликнула она и толкнула его с дороги. — Цыпочка, что с тобой? Где пипи у моего сыночка? — сладко закартавила она, наклонясь к кроватке больного ребенка.

— Он забылся, зачем вы его будите? Как вам не стыдно? Ездите бог знает где, а потом тревожите больных! — грубо заговорил Леонид, раскрасневшись до ушей;

— Да ты что это? С ума сошел, мальчишка! — гневно крикнула Павла Абрамовна. — Шарль, велите не грубите этому негодяю, — обратилась она к Таблицу, вошедшему в детскую.

Больной ребенок между тем, пробужденный внезапным шумом, начал стонать.

Таблиц был, по-видимому, в очень веселом настроении духа и ощущал некоторое неповиновение в ногах. Он подошел к Павле Абрамовне, все еще стоявшей над детской кроваткой и старавшейся успокоить встревоженного больного ребенка.

— Что случилось, ma ch`ere Pauline? — спросил он с глупой улыбочкой.

— Грубит! Учит меня! За уши бы отодрать надо! — ответила она.

— А! Пожалуйте-ка сюда, милостивый государь, на расправу, — произнес Таблиц и протянул руку, чтобы взять за ухо Леонида.

— Убирайтесь вон! — пробормотал Леонид. — Ваша комната не здесь… Вы в комнате моих брата и сестры… Идите!

— Ого, какой петух! — глупо засмеялся Таблиц.

— Нет, нет, этого спускать нельзя! — гневно произнесла Павла Абрамовна, поднимаясь от кроватки Аркадия. — Иди сюда, сейчас иди сюда, мерзавец!

— Матушка, брат болен, а вы кричите! — тихо произнес Леонид почти со слезами в голосе.

— Говорю тебе: иди сейчас к Карлу Карловичу. Я хочу, чтобы он наказал тебя!

Карл Карлович сделал шаг к Леониду.

— Если ты меня только тронешь, так я тебе шею сломлю, — проговорил Леонид и толкнул его от себя.

В эту минуту послышался звонок, и в комнату вошел доктор. Его появление прервало тяжелую сцену, которая могла кончиться довольно печально. Павла Абрамовна сделала печальную мину и слезливо начала расспрашивать доктора о положении больного Аркадия. Доктор оказал, что болезнь очень опасна.

— О, я не отойду от него, не отойду! Бедный Аркаша! — восклицала Павла Абрамовна, изображая убитую горем мать. — Ступай спать, — приказала она Леониду.

— Зачем же? Я просижу у брата, — ответил он.

— Если тебе велят, то ты должен слушаться! Иди! Доктор, побудьте немного здесь, мне самой так дурно… Вы не можете себе представить, как трудно справиться одной с детьми!..

Доктор присел. Леониду пришлось уйти. Он не спал всю ночь и плакал от горя, видя, что его первая попытка быть защитником брата кончилась ничем. На следующий день по возвращении из пансиона Добровольского он застал весь дом в смятении. Маленький Аркадий лежал уже на столе. Леонид бросился к телу малютки и залился слезами. Плача у этого маленького трупа, он мысленно давал страстные обеты спасти хотя сестру и передать отцу все, что делалось дома.

С этого дня он перестал обращать внимание на мать и Таблица, он сидел или за уроками, или в детской с сестрой. Дни шли за днями, а отец все не ехал. Наконец получилось известие, что его «везут». В дом явились какие-то неизвестные личности, чтобы наложить арест на имущество Боголюбова. Павла Абрамовна была вне себя.

— Он погубил меня! Он меня нищею сделал! Он разорил меня! — кричала она. — Теперь еще вас кормить надо, — обращалась она к детям. — Я развода буду требовать! Недостает еще, чтобы его разжаловали в солдаты! Разве я для этого шла за него замуж? Быть солдаткой — никогда, никогда! Вор, грабитель!

Ее брани, ее слезам, ее истерикам не было конца. Она давала тычки и толчки детям, корила их за дармоедство и немного успокоилась только тогда, когда явилась ее мать и предложила ей переехать к ним в дом и «плюнуть на этого, прости господи»… Матушка Павлы Абрамовны прибавила такое словцо, которое едва ли есть в лексиконах. Павла Абрамовна с детьми перебралась в отдельный флигель просторных родительских хором и повеселела, хотя и говорила с негодованием про детей: «Вот связали по рукам и по ногам! В наследство от милого муженька остались! Что я теперь? Хуже вдовы!»