Вокруг густая чаща стволов, лиан и воздушных корней толщиной с человеческую ногу, которые десятками свешиваются с раскидистых ветвей и служат подпорками огромного дерева, растущего на зыбкой почве экваториального лесного болотца (пото-пото). А великаны семидесятиметровой высоты сохраняют устойчивость другим путем — их корни звездообразно расходятся от ствола в виде высоких образований, напоминающих доски, поставленные ребром; непосредственно у ствола такие упоры достигают высоты в два человеческих роста, а то и больше. Между бесчисленными воздушными корнями, стоящими на пути в виде решетки, и доскообразными упорами, преграждающими движение, как высокие стены плотно стоят папоротники и плауны и лежат мертвые стволы. Не представляйте себе нашу березку и даже самую высокую и толстую сосну!

Слышите протяжный грохот? Это задушенный беспощадными лианами отстоял свой век и повалился наземь лесной колосс, ломая по пути десяток деревьев нижних ярусов, сбивая сотни ветвей и обрывая множество лиан. Вот он лежит в липкой грязи, покрытый обрывками и обломками, украшенный пышной зеленью и яркими цветами. Оба конца ствола скрыты справа и слева в непроходимой чаще, вы набрели на какое-то место посредине. Перелезать? Это кажется невозможным: мокрый и скользкий ствол в десять обхватов покрыт ворохом ветвей — взобраться на него и не получить увечья — это было бы чудом, это долгий и небезопасный труд. Обойти? Но куда — вправо? Влево? Все видно неясно, все так запутано, за каждой лианой вам чудится гроза гилеи — черная кобра.

А пока вы думаете в горестной нерешительности, работа по уничтожению началась. Ну-ка, послушайте еще раз! Все тихо? Нет! Вы слышите странный непрерывный звук — еле слышный, не похожий на все другие звуки. Что это? Это насекомые жуют растительную и животную падаль. Миллионы челюстей движутся и перерабатывают остатки старой жизни на удобрение для развития жизни новой. Вы, следя невидящими глазами за полетом огромных синих стрекоз, стоите один в серой полутьме: жутковато — это сознание одиночества в темном лесу, наполненном невидимыми опасностями, но мысль о том, что вокруг тупые твари жуют, жуют непрерывно и неустанно, может показаться страшной. Полчища муравьев, термитов, жуков уже накинулись на упавшее дерево. Через несколько часов будет ливень, он прибьет листья и ветки к земле, смочит кору и древесину, и на них с молниеносной быстротой начнут плодиться бактерии, потом будут часы жары, потом опять ливень, и новые полчища насекомых и бактерий ринутся в дело уничтожения. В этом климате мертвая ткань разрушается исключительно быстро, скоро на месте нашего великана образуется груда удобрений и торчащие из нее ростки. Потом груда исчезнет, а из ростков пробьется к свету новый великан. Мощный процесс уничтожения здесь порождает не менее бурный рост, и в мрачных катакомбах Зеленого ада можно было бы с полным основанием философски порассуждать о круговращении жизни, если не нужно было бы сжимать в руках скорострельную винтовку.

Итак, Мулай скомандовал: «Полезай, бвама», — и, опустившись на четвереньки, я полез в черную смрадную дыру. Но уже через несколько минут смог встать и, стоя, бороться за каждый дальнейший шаг вперед — раздвигать папоротниковые деревья, протискиваться между лианами, лезть вверх на гигантские стволы упавших деревьев, карабкаться вниз по их вывороченным корням, падая несчетное число раз то на острые сучья и камни, то в мерзкое гнилое месиво, то в ямы.

Отряд проходил за день тяжелой работы (не за день пути, а задень работы!) километров восемь-девять по прямой, хотя фактически проходили вдвое больше, так как часто приходилось обходить препятствия — скопление воздушных корней или упавший ствол. За каждым участком особенно плотной растительности лес начинал редеть: сначала появлялись лучи, потом и снопы солнечного света. Мы как будто поднимались по этажам, только по горизонтали. Но полянки тянулись недолго. Через десять минут доброго шага лес опять сгущался, появлялись лианы, потом воздушные корни (признак высоких деревьев) и доскообразные упоры (признак того, что люди вошли в пятиярусную гущу с деревьями-великанами). Иногда попадались попутно ручейки, и отряд брел по колено в воде под голубым небом. Иногда несколько раз в день приходилось перебираться через полноводные ручьи, нередко по стволу дерева, упавшего с одного берега на другой. Словом, это был разнообразный в своем зеленом однообразии путь, но даже по поляне идти было нелегко: ведь люди несли на головах тяжелые тюки, шли босые через такие трущобы.

На пути то и дело встречались тропинки. Их тысячи в самых «непроходимых» дебрях. Иногда они были попутными и очень облегчали продвижение вперед, но чаще их приходилось пересекать. Убегающая в зеленый сумрак дорожка шириной в одно животное — бесспорное доказательство того, что этот страшный лес обитаем. Каждодневные ливни смывали следы, но в начале пути мы не раз с волнением видели отпечатки босых ног. Кто эти люди?

Когда-то Конго населяли многочисленные народы, объединенные в большие и могущественные государства. В те времена люди жили на полях и берегах рек, леса пустовали — их оставили зверям, насекомым и болезням. Но потом начался первый акт африканской драмы: вглубь Черного континента на поиски людей, которых можно было бы продать на вывоз, ринулись работорговцы. Они двигались по рекам и выжигали прибрежные деревни, где как раз и жило местное население. Так было добыто пятнадцать миллионов рабов и попутно уничтожено почти пятьдесят миллионов человек — женщин, детей, стариков — всех, кто был не нужен. Тогда целые народы снялись с обжитых мест и побрели по лесам и полям, куда глядят глаза, опрокидывая другие народы и вызывая общее великое переселение африканского населения — сначала на юг, а потом обратно, на север. Люди шли во всех направлениях, устилая трупами звериные тропы.

Затем грянул второй удар: началась колонизация. Европейцы выгнали арабов-работорговцев и объявили африканские земли своей собственностью. Завоеватели создали армии из африканцев и солдат одного племени посылали на земли другого племени для сбора налогов и рабочих. Теперь переселяться стало некуда: Африку вдоль и поперек пересекли колониальные границы. И поскольку принудительный набор означал неминуемую смерть, то оставалось лишь одно — бежать. На этот раз населению пришлось оторваться от берегов и долин и попытаться скрыться в лесу: за пятнадцать лет бельгийского господства число жителей Конго уменьшилось наполовину, но гибнуть в зеленом или в белом аду — не все ли равно? — думали обезумевшие люди и протоптали в лесу первые людские тропинки взамен тех, по которым раньше крались только звери…

Итурийская лесная тропинка шириной в отпечаток босой стопы… Если она оказывалась попутной, то отряд шагал вперед быстро, и за день удавалось пройти до двадцати километров. В таких случаях рано или поздно отряд вышел бы к деревне, отдохнул, закупил продукты и снова углубился бы в темные дебри. Так можно было бы без особого труда и без потерь пройти Итурийские леса из конца в конец, если бы у меня не было точной цели: не вообще пересечь лес, а отыскать в его гуще определенную точку. Я не мог петлять по светлым долинам или едва заметным тропинкам: в условиях гилеи это неизбежно привело бы к самому страшному — потере общего направления. Этого я опасался больше всего, поскольку запас патронов и питания был у меня строго ограничен. К тому же если бы я страшился трудностей, то можно было бы легко пересечь лес по шоссе, обогнув лесной массив на машине, и с востока подъехать к фактории № 201. Черт побери, это означало бы капитуляцию, позорную сдачу позиций и обман, а самое позорное — самообман, плевок себе в лицо. И, сжав зубы, я вел отряд напрямик — пересекая горные кряжи и долины, реки и пото-пото, черные дебри и, к ужасу Мулая и носильщиков, удобные манящие тропинки. Надвинув на нос шлем и выставив вперед подбородок, я твердо шел вперед — навстречу неизвестному.

Я просыпаюсь от холода. Минут пять, скорчившись под одеялом, лежу и слежу за головной болью, она сегодня такая же, как вчера и позавчера. Светает. Температура — двадцать два градуса тепла, но в этой вонючей сырости утро кажется очень холодным, особенно после тяжелой дневной жары. Легкий туман висит меж кустами. Двадцать три человека лежат рядом, прикрывшись тряпьем, и глухо кашляют. Они не спят, все чувствуют разбитость и слабость, вставать не хочется никому. Дежурный, понурив голову, дремлет у костра, дым которого низко стелется по земле и ест глаза, но не может спугнуть черное облако комаров. «З-з-з», — на разные голоса жужжат кровопийцы, все молча слушают эту печальную песнь пробуждения и возвращения в жизнь. Выковыриваю из кожи впившихся за ночь клещей, едва-едва всовываю в грязные и мокрые сапоги отекшие ноги с побелевшей от постоянной сырости кожей и иду умываться. Меж кустов стоит бурая вода. Лужа не широка и не глубока, но вода непрозрачна, и это пугает. Что таится в этой теплой грязи? Палкой вожу туда и сюда, вижу, как две черных змеи и десяток жаб метнулись в сторону. Вынимаю палку — на ней уже повисли крупные пятнистые пиявки и бегают какие-то жирные насекомые: вода кишмя кишит всякой гнусной тварью. Но это — сущие пустяки, главное в том, что в ней миллионы яиц, спор и личинок опаснейших паразитов, многие из них проникают в живой организм через кожу. Я моюсь, плотно зажав веки и губы, и опять невольно вспоминаю страшную картину больных, виденных в деревне на берегу реки. Рядом Тумба набирает воду в два котла для утреннего супа, при этом тут же смачно харкает в желтую муть.