Рейхман тихо встал и поцеловал её в лоб, потом в губы — но не жгли, а успокаивали его поцелуи.

Войсковой атаман войска Донского, генерал от кавалерии, граф Матвей Иванович Платов, был в Петербурге только проездом. Управление войском, после тяжёлых походов, требовало личного его присутствия. Но как тоже было не заехать и в Петербург, не повидать своих боевых товарищей, не справиться о Казанском соборе и об иконостасе из серебра, пожертвованного «усердным приношением войска Донского», не заявиться ко двору. И Платов прямо из-за границы промчался в Петербург и остановился на старой своей квартире в Морской улице.

Опять ординарец и дежурный адьютант скучали в передней ясеневого дерева, но только задумчивого Конькова сменил бойкий и нахальный Аркашарин, и в атаманской приёмной появились карты и слышен стал временами запах водки.

Атаман у себя никого не принимал. Для просителей была на Дону канцелярия, а в Петербург он приезжал на отдых и просил щадить его старые кости и не беспокоить его просьбами. Поэтому в приёмной было пусто, когда туда прошла Ольга Фёдоровна Клингель, и дремавший сотник Аркашарин изумлённо взглянул на неё. Атаманская форма живо напомнила Ольге Фёдоровне Конькова, и болью и тревогой наполнилось её сердце.

— Атаман дома? — спросила она.

— Дома, но никого не принимают, — сухо отвечал Аркашарин. Выслужившись из простых казаков, он твёрдо держался того правила, что казаку негоже говорить с бабой.

— Но мне нужно по совершенно особенному делу, — умоляюще протянула девушка.

«А она прехорошенькая», — невольно подумал Аркашарин и задумался: где он её видал?

«Верно, из атаманских любовниц, — подумал он, — пришла с жалобой, а может, и на нашего брата казака. А хороша!»

— Атаман вообще в Петербурге приёма не имеют. А для просителей есть канцелярия.

Ольга Фёдоровна вспыхнула.

— Я не просительница. Дайте мне карандаш и бумаги, я напишу слова два, и я думаю, что атаман меня примет.

— Извольте.

Ольга Фёдоровна по-французски написала: «Ольга Клингель, невеста вашего ординарца, сотника Конькова, спросить о нём...»

Ординарец взял бумагу и пошёл в кабинет. Он ушёл и не возвращался. Время тянулось томительно долго. Можно было подумать, что атаман жил в другом конце света.

Записка Ольги Фёдоровны застала Платова в постели. Прочтя её, он поспешно стал одеваться.

Наконец, дверь открылась, и Аркашарин, смягчившийся немного, сказал:

— Атаман вас просит.

— Ольга Фёдоровна прошла за дверь.

Платов в мундире при орденах шёл ей навстречу. Он постарел и осунулся. Он сознавал, что ему предстоит тяжёлое дело передать прекрасной девушке роковое известие, но у него не было от этого «вертеша» в голове, а всё было ясно.

Он любезно поцеловал руку у Ольги Фёдоровны и попросил её садиться.

Ольга Фёдоровна села и с немой тоской глядела на всё ещё зоркие, острые глаза атамана. В ней уже не было надежды, она поняла по приёму, что всё кончено, но ей нужно было утешение — и, странное дело, этот старик, всю жизнь проведший в боях и сражениях, сумел утешить её, как никто.

— Хорошего известия я не имею, а поговорить по душе про покойника — это, я вам скажу, я сделаю с истинным наслаждением. Вы любили его сильно, я вам скажу, как женщина, я любил его, как отец. И я вам скажу, нет теперь и не будет больше таких казаков, как Пидра Микулич. А «Пидрой Микуличем» — его казаки прозвали.

Ольга Фёдоровна молча кивнула головой, показывая тем атаману, что она знает это прозвище своего жениха.

Платов помолчал немного.

— Это был казак из казаков ещё старого закала. С казаком был прост, с иногородними вежлив. Он был умён, я вам скажу, любил свой Тихий Дон и понимал его хорошо. Он умёл вовремя сказать казаку два, три слова «приклятых», а уж, я вам скажу, казак и понял и уже охотнее идёт за ним потому, что чует в нём своего. И пером он зря не баловался. Ведь есть такие разумники, что читают газету от строки до строки, а книгу от крышки до крышки, да и думают, что уж и такие-то они разумники! Дай, думают, подслужусь-ка я к регулярным да напишу что-нибудь! Возьмут и забудут про казака, а казака грех забыть. Я вам скажу, что таких много, что в регулярстве полагают своё счастье, а регулярные их и знать не хотят. А Пидра Микулич, мой лихой ординарец, я вам скажу, был не такого закала человек. Он всё отдаст казаку, любит лошадь без ума и любил вас, до поразительного любил вас. Я вам скажу, больше любить даже и невозможно. А наездник какой он был, я вам скажу, просто роскошь! Как влитый сидел в седле. Ну, да, видно, судил его Бог наградить иначе, чем мы решили. Высок он был для земного счастья и слишком честен. Тоже таким-то на земле ужиться не легко! Бог, я вам скажу, и отозвал его на небо!