* * * Всеволод Соловьёв стоял посреди школьного двора и играл с мальчишками в городки. Он сосредоточился глазами на конце вытянутой палки, мысленно провёл прямую от конца палки до горки городков, потом медленно замахнулся, продолжая держать глазами эту невидимую прямую, и в этот момент перед ним, как из-под земли, возникла высокая тётя с кожаными ногами. — Как тебя зовут, мальчик? — спросила тётя. Всеволод Соловьёв опустил палку и молчал. В нем медленно опадала готовность к броску. — Ты меня не слышишь? — спросила тётя. — Севка, — подсказал Павлик Харламов. — А сколько ему лет? — спросила тётя у Павлика. — Девять, — сказал сам Севка. — Прекрасно! — обрадовалась тётя. Наверное, она обрадовалась тому, что Севка заговорил. — Ты хочешь сниматься в кино? — Можно, — не сразу согласился Севка. — Только сначала я должен спросить разрешения у родителей. — Обязательно спросим, — пообещала тётя и достала из сумки замызганный блокнотик с выпадающими листками. — У тебя дома есть телефон? — Сто двадцать девять десять пятьдесят пять, — без запинки продиктовал Севка. — Мы тебе сегодня позвоним. Тётя сунула блокнотик обратно в сумку, повернулась и пошла, перебирая кожаными ногами. За школьным забором стояла светлая машина, на ней синими буквами было написано: «Киносъёмочная». Мальчишки перестали играть в городки, молча уставились на Севку, ища на его лице признаки избранности. Но Севка стоял, как стоял: тот же треугольный нос, те же глаза в ржавых ресницах. Чекрыгина из пятого "Б" коротко вскрикнула и помчалась за тётей, запуталась у неё под ногами. — А я? — спросила Чекрыгина. — А ты девочка, — объяснила тётя. Села в машину и уехала. На другой день после происшедших событий Севка сидел на кухне и ел рыбный суп, вылавливая светлые колечки разваренного лука, брезгливо развешивал их по краям тарелки. Он ел и слушал, как мама разговаривала по телефону, сообщала всем знакомым и малознакомым о превратностях Севки ной судьбы. Она говорила одно и то же, меняя только имена людей, к которым обращалась, и отвечали ей тоже совершенно одинаково. Видимо, сначала маме говорили «поздравляем», потому что она отвечала «спасибо». Потом желали «ни пуха ни пера», потому что мама отвечала «идите к черту». А потом, видимо, принимались завидовать, потому что мама успокаивала: «Ну, это ещё не точно, это только кинопроба». Обзвонив всех по первому кругу, мама пришла на кухню, села против Севки и стала смотреть, как он ест. Севка ел, опустив лицо в тарелку. На голове у него было две макушки, — значит, две жены. Мама смотрела на эти две макушки, два водоворотика, вокруг которых вихрились золотистые Севкины волосы. Потом сказала: — А я всегда знала, что в тебе что-то есть… — Да? — Севка поднял голову. — Я очень рада, что ты мой сын. — И я тоже очень рад, что ты моя мама, — ответил Севка, и они посмотрели друг на друга, глаза в глаза, честно и преданно, как два товарища. В дверях зашуршал ключ. Это из магазина вернулась Севкина бабушка, мамина мама. — А нашего Севку в кино зовут, — сказала мама. — На главную роль. Севка ожидал, что бабушка ответит то же, что и все: поздравляю, ни пуха ни пера, а потом начнёт завидовать — почему именно Севке, а не ей выпал такой случай в жизни. Но бабушка произнесла совершенно другую, очень странную фразу: — Ломаете ребёнку жизнь собственными руками. — Почему? — удивилась мама. — Потому что дети должны жить кал дети, а не играть в игры взрослых. — Ты ничего не понимаешь! — сказал ей Севка. — Почему это бабушка ничего не понимает? — строго одёрнула мама, хотя считала абсолютно так же, как Севка. — Потому что она родилась в одна тысяча девятьсот тринадцатом году. У неё дореволюционное самосознание, — объяснил Севка. Через два часа с работы вернулся Севкин папа. Он долго раздевался, потом долго мыл руки в ванной, потом сел в кресло и взял газету. — Спроси: есть ли у нас новости? — предложила мама. — Есть ли у вас новости? — спросил папа. — Есть! — сказала мама и поёжилась от счастливого нетерпения. Папа открыл газету и стал читать статью с подзаголовком «конфликтная ситуация». — Теперь спроси: «А какая же это новость, хотел бы я знать». — А какая же это новость, хотел бы я знать? — повторил папа. — Севку пригласили на кинопробу. На главную роль! — А… — сказал папа. — Тогда дай поесть. — Ты не рад? — удивилась мама. — А чему радоваться? Думаешь, они одного Севку пригласили? У них таких, как он, — тысяча. Или две. Мама посмотрела на папу долгим, каким-то дальним взором и сказала: — Какой же ты, Павел, зануда. Даже обрадоваться не умеешь. — Утвердят, тогда и будем радоваться. А то сейчас радоваться, потом огорчаться. Нашла себе работу… — Вот и хорошо, — сказала мама. — Буду радоваться, потом огорчаться. Это и есть жизнь. Севка не стал слушать разговор до конца, взял велосипед и отправился на улицу. Шёл проливной дождь. Дети, как куры, нахохлившись, стояли в подъезде. Когда появился Севка с велосипедом, все на него поглядели, и Севка почувствовал неловкость. Эта неловкость помешала ему остаться в подъезде, и он вышел прямо на тротуар, будто тяжёлый дождь не имел к нему никакого отношения. Велосипед был большой, не по росту, доставшийся в наследство от выросшего родственника. Севка перекинул правую ногу и, сообщив ей всю тяжесть тела, налёг на педаль. Потом привстал и перенёс тяжесть на левую ногу. Дети стояли и смотрели, как Севка поехал, виляя приподнятым тощим задом. И всем вдруг показалось: именно так и следует проводить своё свободное время — кататься на неудобном велосипеде под проливным дождём. Сначала им навстречу попался живой артист Тихонов, а следом за ним шёл Пушкин — курчавый и тщедушный. Севка снова дёрнул маму за руку, ждал, когда она сделает ему замечание, но мама была занята. Она все время заглядывала в бумажку, останавливалась и спрашивала: как пройти в производственный корпус. Ей объясняли и показывали пальцем. Мама внимательно слушала и следила за направлением пальца, который вычерчивал в воздухе сложные геометрические фигуры. Потом кивала головой, и они с Севкой снова шли в никуда, и, казалось, этому кружению не будет конца. Наконец им повстречалась очень хорошенькая девушка в расклёшенных брюках и кружевной кофточке. Она взяла у мамы бумажку и отвела их с Севкой прямо по указанному в ней адресу. Потом улыбнулась и пожелала всего хорошего. — Какой милый молодой человек! — похвалила мама. Севка с удивлением посмотрел вслед и увидел, что это действительно был длинноволосый парень. Севка и мама толкнули дверь и вошли в комнату. Стены в комнате были завешаны картинками. Возле окна стоял стол с телефоном, а за столом сидела вчерашняя тётя. Севка думал, что она узнает его, вскочит и обрадуется. Но тётя посмотрела безо всякого выражения и сказала: — Посидите немножко. Режиссёр занят. У него совещание. Мама села на стул. Севка вздохнул и, заробев, прижался к маминым коленям. Мама тихо дышала ему в ухо. Он слышал холодок от её дыхания, и от этого ему становилось спокойнее и защищённое. Когда Севка оказывался с мамой далеко от дома, он любил её особенно сильно и чувствовал за неё ответственность. Белая дверь распахнулась, оттуда выскочил человек с красным лицом. — Пойдём! Вчерашняя тётя подошла к Севке, отобрала его у мамы и повела за белую дверь. Там тоже оказалась комната с картинками. Посреди стоял стол к креслами по бокам, а в кресле сидел режиссёр и смотрел на Севку. Глаза у режиссёра были синие, набиты огнями, как у весёлого удачливого пирата. Севке вдруг захотелось иметь такого родственника, чтобы видеться с ним часто, а ещё лучше и вовсе от него не отходить. — Ну, здорово! — режиссёр протянул Севке руку. Севка протянул свою, и они поздоровались крепко и коротко, как два мужика. Севка сразу забыл и дом свой, и двор. Ему захотелось все бросить и отправиться с режиссёром в пиратское плаванье. — Присаживайся! — пригласил режиссёр. — Тебя как зовут? — Сева. — А по отчеству? — Всеволод Павлович. — Ты хорошо учишься? — Нормально. Режиссёр разговаривал с Севкой по мелочам о том о сём, не сводил с него обрадованных глаз. Севка расселся в кресле, и ему совершенно не хотелось уходить. — А ты можешь плюнуть сквозь зубы? — неожиданно спросил режиссёр. Севка не заставил себя уговаривать. Он подвигал щеками и шикарно цыкнул в угол комнаты. — Отлично! — похвалил режиссёр. — Будем пробовать! Севка снисходительно выслушал комплимент. Он был в классе на втором месте по плевкам и мог с любого этажа попасть в центр движущейся мишени. — Ты когда-нибудь видел звероящера? Перед Севкой, поставив локти на дощатый стол, сидела девчонка с остреньким личиком, похожая на белочку или на крыску. Ведь у белок и крыс одинаковые рожи, только хвосты разные. — Конечно, — проговорил Севка. — Он живёт у нас на даче. — Чушь какая! Звероящеры давно вымерли. Севка не нравился девчонке. Он это видел. — Все вымерли, а наш остался, — сказал он. — А у нас на даче болотистая местность. — А чем вы его кормите? — Папоротниками. Севка говорил так искренне и делал такие честные глаза, каких, он знал, никогда не бывает у людей, когда они говорят правду. — А почему его не берут в зоопарк? — резонно спросил режиссёр. — А мы его не отдаём. И он сам не хочет. Он у нас дом сторожит, как собака. Режиссёр верил и не верил. — А ты не врёшь? — усомнился он. — Зуб даю! — поклялся Севка и вдохновенно плюнул в сторону. — Отлично! — режиссёр встал. — Мотор. Перед Севкиным носом щёлкнули доской о доску, пробормотали какие-то иностранные слова: «кадр», «дубль». Опять возникла крыска и ехидно спросила: — Ты когда-нибудь видел звероящера? Но Севке было уже безразлично — нравится он девчонке или не нравится, жарко в павильоне или холодно, видит его мама или не видит. Он только врал и выкручивался и под конец сам уже поверил в то, что у него на даче на верёвке сидит звероящер. Пузо у него огромное, хребет как забор, а голова маленькая. Мозгов мало. Севка сидит перед ним на корточках и скармливает папоротники. Звероящер меланхолично жуёт, перетирая папоротники травоядными челюстями, грустно смотрит на Севку и медленно мигает тяжёлыми веками. Ему обидно, что все его знакомые вымерли ещё до нашей эры, дружить ему не с кем и никто его не понимает, потому что у звероящера доисторическое самосознание. — А ты не врёшь? — с завистью спросила девчонка. Ей тоже хотелось иметь на даче звероящера. Севка сделал энергичный жест под подбородком, который должен был означать: «Даю голову на отсечение». В глубине павильона засмеялись, и Севке казалось, что он слышит мамин смех. — Стоп! К Севке подошёл режиссёр, приобнял, положил руку ему на плечо. В голове у Севки плыло марево от жары, от счастья и от усталости, которая пошла в дело. Он чувствовал, что режиссёр его признал, теперь он с ним одна компания, и Севкино плечо росло к его ладони. В глубине павильона растворилась маленькая дверь в стене. Севка сразу заметил это, потому что павильон в глубине был тёмный и в темноте резко высветился прямоугольник двери. В прямоугольнике возник мальчик. На нем была круглая соломенная шляпа, штаны и рубаха, похожие на половую тряпку. Штаны — коричневая тряпка, а рубаха — сизая. Мальчик приблизился, остановился неподалёку от Севки. — А! Николай Иваныч! — обрадовался режиссёр. Он подошёл к мальчику и поздоровался с ним за руку. — Ну, как дела? Мальчик ничего не сказал. Он сглотнул и уставился на режиссёра со счастливым щенячьим выражением. — Как учишься? — спросил режиссёр. — Нормально, — сказал мальчик басом. — Текст выучил? Режиссёр смотрел на мальчика с таким видом, будто он всю свою жизнь готовился к этой встрече, а сейчас настала главная минута его существования. «А я?» — подумал Севка. Но ответом на его вопрос был другой мальчик, похожий на него. Они беседовали с режиссёром о том о сём, и им было очень интересно друг с другом. Севка отошёл в угол декорации к светлым струганым доскам, снял соломенную шляпу. Положил на доски. Хотел стащить штаны и рубаху, но тогда он остался бы в одних трусах, а это стыдно. Севка прошёл в тёмную глубину павильона, подальше от фонарей. Фонари были выключены. Они притушили свой огненный глаз и отсвечивали обычным стеклянным блеском. Севка пошёл скорее. Потом бежал. Он бежал по какимто ходам и закоулкам, чтобы израсходовать движением духоту, скопившуюся у него под горлом. Севка забежал в военный блиндаж с патефоном в углу, сел на самодельную табуретку и зарыдал. Он пробовал подавить рыдания, глотал их обратно, но они вырывались из груди кашлем и стоном. А иногда воем. В какой-то момент Севка услышал свой вой со стороны и успел отметить — точно так же выл за стеной соседский щенок Ричи, была абсолютно та же мелодическая линия, идущая снизу вверх и ломающаяся на самой высокой ноте. Севка не знал — сколько прошло времени. Вдруг он вспомнил, что в павильоне осталась мама. Она, должно быть, бегает с перепуганным лицом и ищет Севку. Он поднялся с табуретки, вытер лицо рукавом чужой рубахи и постарался, как учил его папа, «взять себя в руки». Севка выпрямил спину, «посадил её на позвоночник», выстроил каменно-презрительное выражение лица и пошёл обратно, угадывая дорогу. И все время, пока шёл, старался удержать на лице выражение, чтобы оно не поползло. Когда Севка вернулся в павильон, фонари ещё не горели. Значит, времени прошло мало. К Севке сразу же подошла мама и протянула школьную форму, чтобы Севка мог в неё переодеться. У мамы был обычный вид. Севка смотрел с затаённым вниманием: держит мама лицо или это её лицо? Но мама смотрела немножко ниже Севкиных глаз, и он не понял. Подошёл режиссёр, приобнял Севку, положил руку ему на плечо. — Ты не очень торопишься? — спросил он. — А что? — Севка напрягся, окаменел спиной и плечами. — Николай Иваныч весь текст забыл, — поделился режиссёр. — Ты бы порепетировал с ним, пока мы тут свет ставим… Подошёл Николай Иваныч. Остановился, пригорюнившись. Виновато, медленно мигал, как звероящер. Севка посмотрел на его белые широкие брови и сухо сказал: — Пойдём… Они отошли к доскам. Сели на них, одинаково ссутулившись, развесив руки на острых коленях. — Ты когда-нибудь видел звероящера? — спросил Севка. — Ты когда-нибудь видел звероящера? — повторил Николай Иваныч. — Это я говорю, — поправил Севка. — А ты должен спросить: «Какого звероящера?» — Какого звероящера, — обречённо проговорил Николай Иваныч и поковырял ногтем доску. — Ты с кем разговариваешь? — С тобой, — удивился Николай Иваныч. — Ну вот, на меня и гляди. В этот момент к доскам, осторожно, брезгливо ступая, подошла кошка. Она остановилась, повернула голову и сурово, очень официально посмотрела на мальчиков. И Севке было непонятно: то ли эту кошку привезли на кинопробу, то ли она здесь живёт.
