— Все, что нужно знать о тебе, сохранит бумага, сам ты должен помнить только вот этот номер. Итак, место рождения?

— Ленинград, — сказал Кемал.

Русский писарь вскинул на него глаза.

— На какой улице жил?

— На Кемине.

Писарь хмыкнул, пожал плечами:

— Несколько лет жил в Ленинграде, а такой улицы не знаю.

Однако Кемал не соврал. Он в самом деле родился в «Ленинграде» — так назывался колхоз в долине Аму-Дарьи. Но уточнять эту деталь не имело смысла. Ленинград — и все. Тем более, что ленинградец звучит гордо.

Для своих, конечно. У немца же, который вел регистрацию вновь прибывших, при упоминании города задергалась щека. Кемал со злорадным чувством подумал тогда, что он, наверное, воевал под Ленинградом.

Утренняя проверка окончилась. Пленных группами отправили на работу. Кемала, Каджара, Хайдара и Никодима Арсентьевича послали в город — расчищать развалины после ночной бомбежки.

Двое молчаливых, уже в летах, конвойных вывели их за ворота. По мощеной мостовой гулко били деревянные подошвы. «Словно скелеты идут» — невесело подумал Кемал.

Они шагали по немецкой земле и жадно смотрели вокруг. Глаза искали что-то такое, что вызвало бы ненависть, гнев, презрение. Но ни влажная от недавнего дождя земля, ни рощица вдали, ни серое утреннее небо не вызывали этих чувств.

За рощицей открылся город. «А ну, — подумал Кемал, — посмотрим, лучше ли он нашего Чарджоу?» И вдруг удивился, отметив, что не испытывает к этому немецкому городу ничего, кроме любопытства.

Улицы были узкие. Кирпичные островерхие дома с обеих сторон жались один к другому. Там, за еще закрытыми ставнями, шла своя, незнакомая пленным жизнь, были люди, которых они считали врагами. Но эти люди не были солдатами и не вызывали той ненависти, которую питали пленные к серо-зеленым шинелям. И мысли у идущих были мирные. Кемал подумал, что живут здесь тесно, не в пример нашему, — и вздохнул, вспомнив родное приволье, каракумские бескрайние просторы.

Попадались разрушенные дома. Но улицы возле них были чисто убраны. Значит, еще не часто бомбили город.

Хайдар нагнулся и поднял что-то с мостовой. Кемал больно сжал его руку в локте.

— А ну, брось! — с закипающей злостью сказал он.

Хайдар с сожалением разжал пальцы, и примятый окурок упал им под ноги.

Хлопали ставни. Стали попадаться прохожие. Небо светлело, и дома, словно просыпаясь, становились веселее.

— Что идешь, как на похоронах? — сказал Кемал Хайдару. — Окурки высматриваешь? А на тебя немцы смотрят. Выше голову! Пусть знают, какие мы есть. И рот не разевай — не туристы ведь.

Хайдар проворчал что-то, но пошел веселей.

Тесные улочки вдруг расступились, открылась просторная площадь. За ней потянулась тихая улица с аккуратными домиками. Во дворах — фруктовые деревья.

У одного из таких домов остановились. Конвойный ушел, но вскоре вернулся и жестом приказал входить.

Во дворе было тихо. Пленные сразу увидели слегка дымившиеся развалины, — видимо, совсем недавно на этом месте стоял дом. Теперь же от него осталась часть стены с голубыми обоями и чудом уцелевшей картинкой в золоченой раме, да груда битого кирпича и штукатурки.

Неслышно подошел немец, наверное, хозяин или управляющий, — плотный, с брюшком и плешиной, в крагах, брюках галифе и военном мундире без погон. Он стал что-то быстро говорить, поблескивая стеклами пенсне и указывая на развалины. При этом под носом у него шевелились усики, подстриженные, как у Гитлера.

Один Каджар кое-как понимал по-немецки и перевел:

— Говорит, человека завалило во время бомбежки. Надо откопать. Хотят похоронить, как положено.

Плешивый немец показал, где взять инструмент.

Кемал выбрал себе удобный, не очень тяжелый лом и, прикинув его в руке, вдруг словно обжегся мыслью: а ведь это оружие!

Он краем глаза посмотрел на конвойных. Старики уже тотальные. Ничего не стоит стукнуть ломом по голове, завладеть автоматами и тогда…

У него даже дух захватило.

Но солдаты оказались не такими уж простаками. Один из них, ефрейтор, в очках с толстыми стеклами, поймав взгляд Кемала, снял с плеча автомат и сказал что-то второму, кривоногому, с острым морщинистым лицом. Тот тоже взял автомат на изготовку и присел в сторонке, внимательно присматриваясь к пленным.

Принялись за работу. Кирками, ломами раскалывали глыбы, откапывали, освобождая проход вниз. Известковая пыль щекотала ноздри, оседала на взмокших лбах.

Кемал тихо сказал Каджару по-туркменски:

— Слушай, а что если прихлопнуть конвойных и дать ходу?

Каджар, вогнавший кирку в щель, не разгибаясь, посмотрел на него снизу вверх.

— А куда побежишь — думал?

Кемал присел возле него, заговорил с жаром:

— Да разве мало развалин в городе? Спрячемся, переждем до темноты, а там ищи-свищи.