Шрифт:
Голос был слабый, тревожный…
— Помнишь, в Свердловске одна девушка играла. В клубе…
Маша сразу поняла, о чем речь.
— Да, мамочка. Она и работала, и училась.
— А так можно? Можно?
— Конечно. Елизавета Дмитриевна устроит.
— А… когда она приедет?
— Скоро. Теперь все приезжают.
Больная закрыла глаза. Маша уселась поудобнее.
«…и как у меня забилось сердце…»
— А что он сказал, этот доктор? Что у меня?
— Ничего особенного. Обыкновенный грипп. Он тебя забирает из-за соседей.
Катя приподнялась, села на кровати.
— Маша, — начала она с какой-то торжественностью, — ты должна мне обещать.
Ее большие глаза казались еще больше.
— Ложись, ложись! — испуганно зашептала Маша.
— Ты должна заниматься. Я виновата… Но все равно ты должна.
— Да, да.
— Нет, ты обещай.
— Обещаю, мамочка. Как только она приедет, все сделается.
— Ты дай мне знать. Я ей скажу…
— Ты можешь быть совершенно спокойна.
Катя положила голову на подушку и закрыла глаза.
— Одна только надежда на нее…
Снова пробили часы.
— Ничего-то я не смогла, — шептала она, лежа с закрытыми глазами, — ничего не сумела…
Она скоро заснула; ее дыхание стало тише. Маша пощупала лоб, жара не было.
«Что он сказал?» — в страхе припоминала она. Доктор прошептал что-то заведующей аптекой, до Маши донеслись непонятные и тревожные слова: «Расстройство компенсации». — «Септический?» — спросила заведующая.
Доктор снова сказал что-то… «При эндокардите, — прибавил он, — такая картина…» Дальнейшего Маша не слыхала.
Она испугалась тогда, не понимая значения слов. И теперь, вспоминая, встревожилась еще сильнее.
Но мать дышала ровно. Маша со всех сторон подоткнула одеяло. Приступ страха постепенно проходил.
Через час, поправляя подушку, она думала:
«Не знаю, может быть, я ошибаюсь, но мне кажется, он был рад. Зачем ему притворяться?»
Глава третья
БЕЗ НАЗВАНИЯ
На другой день Катю отвезли в больницу, а Маша по настоянию Битюгова переселилась в его комнату. Он снова уезжал на фронт. Бледный, пасмурный, он обвел комнату горячим взглядом цыганских глаз и остановил их на кушетке, где всегда лежала Оля.
— Вот тебе ключ, — сказал он. — Держи связь с Шариковыми. Буду тебе писать.
Теперь Маша жила одна. С тех пор как увезли мать, ей казалось, что время остановилось. Не дни сменяются днями, а длится один бесконечный день. Она двигалась машинально, не помнила, что ела, как отвечала на уроках. Только в те вечера, когда раздавался и сверкал салют — теперь все чаще и чаще, — она словно просыпалась.
Вместе с Полей выходила на улицу, вместе молча следили они за огненными гирляндами, мгновенно расцветающими в небе. Поля плакала:
— Идет война. Все идет и идет…
— Но уже поворот, Поля. Перелом. Ты же видишь.
— А кровь-то льется. И в последний день так же будет. Ох, только ради ребенка я живу…
Андрея Маша не видала с того вечера. Странно все-таки… Может быть, он и заглянул к ней, а кума не пустила. Или чего-нибудь наговорила… От Дуси было только одно письмо. Варя тоже редко писала. А вообще жизнь текла как река и все уносила. Это была временная жизнь; вот она кончится, начнется другая, настоящая.
Каждый день Маша приходила в больницу после школы в два часа, к началу приема. Катя лежала в большой палате, где было много больных. Но это ее как будто не тяготило. С Машей она говорила охотно и выглядела не так уж плохо, только белки глаз были у нее совсем желтые. Всякий раз она спрашивала о Елизавете Дмитриевне. Маша не могла солгать: Руднева еще не вернулась. Ровно в половине пятого приходила дежурная сестра и напоминала, что время истекло. У дверей Маша оглядывалась. Катя улыбалась в ответ и слабо махала рукой.
Так было в первые дни. Но однажды Маша пришла немного раньше, и ее, против обыкновения, впустили. Катя как будто и не обрадовалась. На вопрос, как ей сегодня, ответила коротко: «Тоска». Говорила очень мало. Когда прием кончился, Маша, уходя, оглянулась. Но мать сразу закрыла глаза и не открывала их, словно и не чувствовала взгляда. И Маша поняла, что она не хотела прощаться.
Очень тяжел был этот день, но на другой Катя была спокойнее. Шарикова, пришедшая вместе с Машей, сказала: «Душенька, вы сегодня молодцом». — «Да, мне легче», — сказала Катя, проведя рукой по лицу. Она уже несколько раз проводила пальцами по лбу и крыльям носа, точно сметая с них налипшую паутину. В глазах у Веры Васильевны был испуг. Когда она ушла, Катя судорожно вздохнула и сказала: