— Что у тебя вообще происходит?

— Я могу поступить в ремесленное.

— Ну нет! Руки надо беречь.

Елизавета Дмитриевна потерла сухим кулачком лоб.

— Скажи, ты умеешь писать ноты? Кажется, умела. На первых порах достану для тебя переписку.

Теперь только Маша заметила, как изменилась Елизавета Дмитриевна. Она и прежде была невысокая, а теперь словно еще уменьшилась в росте. А главное, в лице у нее уже не было спокойного, приветливого выражения, а появилось другое, растерянное, беспомощно-тревожное.

Вернувшись домой, Маша принялась в подробностях вспоминать свой урок у Рудневой. Да, она плохо играла, отстала не только технически. Она играет теперь так же плохо и неинтересно, какой сама стала — грубой, мелкой. Но что делать, если все эти «тройки» и экосезы ее детства кажутся ей чуждыми, как давний сон? Не волнуют ее больше, не нужны они ей.

Какое чувство одушевляло их прежде? Они пустые, как те блестящие шары, которыми украшали елку в мирное время. Но пришла пора, их сняли, вот и все.

И себя, прежнюю, доверчивую, чувствительную, Маша едва помнила. То была кукла или девочка из старинной книжки. Но книжка прочитана и забыта.

Даже там, в эвакуации, она была другой, как-то по-своему понимала музыку. А теперь ничего нет, просто ничего.

Что означает это равнодушие к прошлому, эта перемена? Оскудение души, измельчание? Или временную передышку, начало чего-то нового? Ведь для того чтобы стать новым человеком, тоже нужны силы. И покой нужен: сон, немота, чтобы эти силы созрели.

Есть какой-то промежуток в жизни, когда не чувствуешь, что живешь. То, что привлекало, перестает нравиться. Куда ступить дальше, не знаешь. И талант больше не заметен, и характер стал хуже.

Именно это происходило с Машей. Духовные перемены не всегда совершаются плавно, одна за другой. Каждой из них предшествует остановка, либо взрыв, иногда разрушительный, но почти всегда благотворный.

Как ни угнетала Машу ее нынешняя духовная спячка, она порой сознавала, что это оскудение кажущееся. Надо ждать, пока зреющая сила не проявится, надо поверить в нее.

Если бы можно было играть! Раньше она напрягала свою память, играла мысленно, чтобы заглушить голод. Теперь она испытывала иной голод — по самой музыке. Если бы она могла играть! Ей даже снилась клавиатура с тугими клавишами, которые так приятно обыгрывать. Нет, не вспоминать музыку, а именно играть — постоянно, ежедневно, — вот что нужно было теперь. Распоряжаться звучаниями, искать и находить их! Только так могла она изжить свое горе, успокоить хоть немного свою совесть, поверить, что в ее жизни есть смысл.

Неожиданно Машу вызвали в домоуправление; от Битюгова опять не было известий: управдом напомнил, что ей пора вернуться в прежнюю комнату к Никеше Дергачеву и куме. Хитрый бородач только пугал Машу, но она растерялась и поверила. «Так что помни, Снежкова, на чужой площади проживаешь».

Какой же выход? Как убедить начальников клубов, театров, школ приютить ее и доверить рояль хотя бы на один час в день? За это она будет аккомпанировать, а если нужно, убирать помещение, доставать продукты.

Она обошла несколько мест, но, должно быть, не сумела как следует объяснить свое положение. В одном месте ей вежливо отказали, в другом заведующий клубом с веселым выражением в глазах стал расспрашивать о ее жизни, и это неуместное выражение веселья помешало ей толково изложить просьбу.

В третьем клубе записали ее фамилию и сказали, что справятся о ней в школе.

В бюро комсомола был также неприятный разговор.

— Ты отказываешься поступить в ремесленное училище, — сказал ей секретарь. — А между тем рабочие руки нужны стране.

— Мне нужны мои собственные руки, — ответила Маша.

Секретарь долго смотрел на нее.

— Ну хорошо. — Он вздохнул. — Мы похлопочем, чтобы тебя опять взяли в музыкальную школу. Пусть вне очереди послушают. Твоя учительница скажет свое мнение.

— Не знаю, — сказала Маша.

— Чего ты не знаешь?

— Скажет ли она.

Секретарь опять внимательно посмотрел на нее.

— Вот как. Почему же ты добиваешься?

Маша молчала.

— Знаешь, Снежкова, ты не обижайся, но нельзя судить о человеке по тому, что он сам о себе думает. Повторяю: рабочие руки нужны. Но если у тебя есть другие стремления, скажи. Если они разумны, мы поможем.