Вот еще парадокс. Андрей не из робкой породы. И в искусстве, например, стоек: ни на какие компромиссы не пойдет. А вот в собственных чувствах к женщине не мог разобраться.

По словам Андрея, единственным его утешением была последняя работа, которая заняла почти год. Он обещал показать ее Коле, но до сих пор не показал.

— Ну вот, а я уже уходить собирался.

В передней с вещевым мешком за плечами стоял Битюгов.

— Не суетись и ничего не готовь. Я из гостиницы. Пришел проститься. С нашего вокзала и уезжаю.

— В Одессу? — наобум спросил Коля.

— Одесса — это с Киевского, забыл, что ли? А еду я на Крайний Север.

Лицо Битюгова не то что загорело, а как-то почернело. Губы запеклись, он их часто облизывал… И словно пылью были покрыты волосы у лба и висков.

— В Одессе я теперь не нужен. Еду в Воркуту — вот куда.

Значит, раньше он все-таки думал, что Оле понадобится теплый город.

Чтобы не молчать, Коля сказал:

— Володя Игнатов — помните его? — всегда вспоминает вас. Особенно один разговор.

— Это о чем же?

— О гуманизме.

— А! Это по-разному понимать можно. Что же он теперь? Учится?

— Да. Хочет быть педагогом.

— Стало быть, эстафету передаю, — невесело усмехнулся Битюгов.

«В чем он изменился? — думал Коля. — Постарел? Нет, скорее, огрубел. И похоже, что сам себя таким сделал».

— Ну, значит, передай привет. Отец у тебя — редкая личность, Коля. Большой ученый. Ты должен гордиться им.

— Я и горжусь. Но папа для меня прежде всего человек.

— Это само собой…

Слова давались Битюгову с трудом.

— Как же, Семен Алексеевич, Воркута, — нерешительно начал Коля, — там, наверное, очень трудно?

— Да нет, в этой Одессе было труднее.

И опять он тяжело замолчал.

Видно было, что им владеет одна мысль, одно чувство, и это гонит его на Крайний Север, как гнало в последние годы войны, прямо в огонь. «Отчаянная голова, — рассказывали о нем фронтовики-однополчане, — летел навстречу смерти, а она его не брала».

— Ты знаешь, — вдруг сказал Битюгов, — я был там.

— Недавно?

— Совсем недавно… Убедился, что все, в общем, удовлетворительно. Даже больше… Муж у нее сильный человек. И она тоже…

Он поднялся. Коле показалось, что он стал еще выше ростом.

— Видишь ли, есть люди, которым всегда должно быть трудно. Их организм, что ли, требует этого. И всякие там облегчения, светлые огоньки, тепло и прочее не про них. Кончается плохо именно для этих… огоньков. Они гаснут. Вероятно, нельзя быть суровым и мягким, нетерпимым и уступчивым в одно и то же время. Для иных это возможно. А я не умею. Я смотрел только вперед, шея у меня не гибкая. Надо, стало быть, понять, что в человеке сильнее всего… Я это говорю тебе, чтобы ты не вздумал себя ломать. Ты поэт, мечтатель, ну и оставайся таким.

— Я не только поэт и мечтатель.

Битюгов посмотрел искоса.

— Знаю. Гражданственность — это всем надо. Но идти ты должен, куда твоя хорошая природа клонит. А начнешь ломать себя в другую сторону или — еще хуже — начнешь метаться в обе, так и ты пострадаешь и другие. Главным образом, другие, близкие тебе… — Хорошо, что у меня так кончилось, а не иначе. Она могла бы… Меня прямо судьба хранила.

Битюгов взял свой рюкзак, проверил ремни и перекинул его через плечо.

— После нашей Тулы мы с твоим отцом не видались двадцать лет. А когда встретились в сороковом, после стольких событий, то как будто и не было ни этого срока, ни событий. Как будто вчера расстались. А теперь… всего несколько лет прошло. Всего лишь несколько лет…

Он не договорил свою мысль, но Коля подумал:

«Может быть, и хорошо, что он не застал папу».

— Я провожу вас, Семен Алексеевич.

— А этого я не люблю. Провожаний то есть. Проводили уже нас в сорок первом. Ну, и прощай. У матери поцелуй ручку. И отцу пожелай… доброго пути.

Коля вышел на балкон, посмотреть, как удаляется Битюгов. Вот он прошел мимо флигеля, посмотрел на то окно. Вот замедлил шаги, потом пошел дальше.

И Коля представил себе зимнюю длинную снежную дорогу, по которой твердо шагает странник, выносливый русский человек.

— Забот у меня, забот! — жаловалась Дуся. — Мама говорит: жди переселения: вдруг не выдержишь экзамен и общежития не дадут? А мне бы лучше в общежитии. Да где уж!.. Дуся в последние дни пала духом. — Грамматика — вот моя беда. Никогда с нею не ладилось и не будет во веки веков. Насчет грамматики мне слон на ухо наступил!