Шрифт:
— И вы играли в цирке? — спросила Маша, округлив глаза.
— Нет, в педагогическом училище. Очень приятный был вечер.
«Он ее и теперь не любит, — думала Маша, — и про львов напомнил не только для смеха».
— Дела давно минувших дней, — сказал Сергей Иванович, вытирая платком лоб, точно рассказ утомил его. — Спорили, дрались даже. В моей биографии, например, все искали классовые корни, как у кучкистов. Но не нашли: мой отец был грузчиком в порту, бурлаком.
Чем злее становился гость, тем кротче принимала это Елизавета Дмитриевна. Машу восхищала ее выдержка.
— И ведь что удивительно, — продолжал Кальнин, — как только человек становится фанатиком идеи, так и начинает немедленно и всюду искать только врагов. Впрочем, что толковать: прошлое уже не вернешь. А нынешние наши ошибки мы поймем лет через двадцать. По закону заднего ума.
И, словно стряхнув с себя тяжесть или исчерпав целиком обиду, Сергей Иванович заговорил о другом. Попросил Машу играть и слушал, закрыв глаза. И у него сделалось совсем другое лицо — доброе и серьезное, когда он похвалил Машу и пожал на прощание руку Елизавете Дмитриевне.
— Большой талант, — сказал он, — поздравляю вас.
Но он как-то постарел вдруг.
Когда он ушел, Елизавета Дмитриевна заплакала. Маша принялась бранить Кальнина на чем свет стоит.
— Я так и знала: он вас любил раньше, теперь мстит, что вы его знать не хотели.
— Нет, девочка, — сказала Елизавета Дмитриевна, утирая слезы, — этого не было. Но ты не знаешь: я этому человеку причинила много зла. Его чуть было не исключили по моей вине… А он был гораздо умнее и лучше меня. Ах, боже мой, бывают отношения не менее драматичные, чем роман, особенно в наше время!
— Не думаю, чтобы он был лучше вас, — угрюмо сказала Маша.
Глава десятая
РЕЦИДИВ
Коля Вознесенский теперь приходил к ним, как просил Володя. Елизавета Дмитриевна была в восторге от Коли:
— На молодежь все клевещут, но достаточно посмотреть на этого юношу. Вот воспитание!
В день рождения Маши с утра Коля принес подарок: билеты на симфонический. Елизавете Дмитриевне нездоровилось. Коля сказал:
— Ну, придется терпеть меня.
Маша проворно оделась, взбила короткие волосы над лбом и уложила косы так, чтобы они полукружием падали на шею.
По улице она шла в самом хорошем настроении. Прекрасны заснеженные улицы Москвы, приятно сознавать, что коричневая, чуть сдвинутая набок кубанка идет тебе так же, как и полушубок, отороченный белым мехом. Дешевый мех, но такой теплый, пушистый…
В вестибюле масса народу. Маша любила Большой зал. И обе широкие лестницы, и шум у вешалки, и многолюдность, всегда означавшую, что концерт будет интересный, и это всеобщее возбуждение.
Какой-то лохматый юноша попросил ее:
— Постарайтесь прошмыгнуть мимо контролера, а потом нам билет вынесете.
— С удовольствием, — сказала она, — только разденусь… Где мы сидим, Коля? Неужели в партере?
Давно ей не было так приятно и весело.
И вдруг, точно в наказание за беспечность, у соседней вешалки она увидала Нину Реброву, теперь уже Ольшанскую. Кто-то, подошедший к ней, поцеловал у нее руку и назвал Антониной Ивановной. Молодая дама!
Маша так потерялась, что стала дергать Колю за руку:
— Пойдем, пойдем!
— Куда?
«Домой», — хотела она сказать, но с трудом выговорила:
— На наши места.
Пока они поднимались по лестнице, Маша думала: «Значит, и он здесь. Господи, сделай так, чтобы я не очень мучилась».
Контролерша не успела проверить у нее билет, и она, вспомнив юнца, который ждал внизу, попросила Колю вернуться в фойе. Но как только он отошел, ей показалось, что она не дойдет до зала. В большом зеркале она едва узнала себя — так была бледна.
У Нины и Андрея билеты были немного впереди, в той же части зала, где сидела Маша. Они пробирались на свои места, когда дирижер уже стоял за пультом.
Коля вернулся, но ей не стало легче.
Началась симфония Гайдна. Маша не слушала: она смотрела на пару, сидевшую впереди.
Прежде всего — она.
Стала ли она лучше под влиянием этой жизни вдвоем? Хотя музыка и началась, Нина слушала рассеянно, часто поворачивалась в профиль, один раз даже обернулась, оглядела зал, но не заметила Машу или не узнала.