— Неправда, латыши отличные ребята, могу поручиться!.. Вместе с ними довелось повоевать... — Весь пожелтевший, худой, видимо, только что с тифозной койки, красноармеец хотел что-то еще добавить, но ему не дали говорить.

Крауя не стал препираться. Какой смысл? Скорее притихнут.

С верхней полки свесил голову седой лохматый старик с патриархальной толстовской бородой. Его грязные, стоптанные, давно немазанные сапоги покачивались на весу.

— Так вы, значит, латыш?

— Да. А что?

— Ничего, просто так... Слышал я кое-что о латышах. Говорят, отличные вояки... Да... Интересно, что бы вещал Лев Николаевич, доживи он до нынешних времен?

— Вы знали Толстого?

— Как не знать, соседями были. Примечательный старец, хоть и лицемер ужасный...

— Лицемер — это как же? — удивился Крауя.

— Да взять хотя бы его проповеди и все остальное... В мужицкой одежде ходил, а свою господскую шкуру так и не сбросил... А вы, что же, коммунист?

Крауя кивнул.

— Вообще-то коммунисты народ неплохой, я, пожалуй, примирился бы с ними, — продолжал старик. — Да вот беда, уж больно притесняют личность, таланты губят...

— С чего это вы взяли?

— Ас того, как со мной обошлись. Я музыкант, артист, я каждый божий день упражняться, играть обязан, ведь в пальцах все мое искусство; а домком посылает меня на заготовку дров, на погрузку кирпичей, на чистку уборных. Трудовая повинность, говорят они, для всех граждан обязательна... Ну, гражданские свои обязанности я выполняю, чищу уборные, а талант мой загублен... Вот полюбуйтесь, пальцы у меня теперь, как цапки... Да и рояль конфискован...

— Чего с ними без толку разговаривать — насильники, грабители, изверги! — опять подал голос барышник с Сухаревки, размахивая увесистыми кулаками и брызгая слюной в соседей.

По углам по-прежнему шептались о том, что было боязно высказать вслух: вот-вот наступят перемены, боль-шевики-де сотнями расстреливают, тысячами... Но ни аресты, ни террор им не помогут...

Крауя слушал и диву давался: какие нелепые слухи, какие панические настроения царят здесь, вблизи Москвы, и как стойко держатся стрелки там, на фронте... Там — революционный порыв, жажда борьбы, здесь — бессильный злобный шепоток барышников, разнузданное хамство дезертиров и шкурников, происки деникинских шпионов... Ну и народец подобрался в вагоне, сплошная контра...

2

В Москву прибыли ближе к полудню. На вокзале на скамейках, а то прямо на полу, на ступеньках лестницы сидят, лежат вповалку отощавшие люди, особенно много старух, детей. Бесчисленные руки тянутся за подаяниями... У кассы толпятся бабы с порожними бидонами. Это молочницы. Грубые обветренные лица, красные сильные руки.

Засмеются — и блеснут здоровые, белые зубы. Вот протиснулся сквозь толпу какой-то франт. На нем мягкая велюровая шляпа, перчатки, шелковый галстук. Этот как будто из разряда «чистых», обитателей особняков.

Когда молочницы пытаются оттеснить его в конец очереди, он цедит сквозь зубы:

— У, быдло!

Молочницы приходят в откровенную ярость, дружно берут его в оборот, вот-вот исколотят.

— Маша, —- кричит одна из них, — двинь его бидоном! Будет знать, как лезть без очереди!

— Ну погодите вы у меня!.. — негромко грозится франт. От волнения и злости у него дрожит челюсть.

— Ах, ты грозить еще будешь... А ну, где милиция? Отправить его на Лубянку!..

Франт мгновенно примолк, даже как будто испугался. Втянув голову в воротник, насупившись, встал за толстой молочницей. Просунул большой палец в петлицу и, с аристократической отрешенностью глядя в одну точку, что-то насвистывает, мурлычет себе под нос...

Крауя в Москве впервые. До военного комиссариата, где работает брат, далеко, на извозчика нет денег. На трамвае тоже не поедешь — для этого, наверное, необходимо какое-то удостоверение. Впрочем, он и не знает, в какую сторону ехать. Ничего, дойдет пешком, у милиционеров по пути справится.

Свернул в ближайший переулок бородатый старик музыкант, с которым вместе вышли на площадь. На прощанье приподнял шляпу, протянул ему руку. Уходя, еще что-то сказал, но Крауя так и не понял. Ушел, волоча по земле сукастую увесистую можжевеловую палку. На боку вместительная, наполовину пустая сума. Крауе почему-то вспомнились ветхозаветные пророки... Кому нужны сейчас такие бородачи-пророки?..

На улицах шла бойкая торговля семечками, яблоками, махоркой. Мальчишки наперебой предлагали папиросы. Тетки расхваливали свои тепленькие пирожки с капустой, с творогом. Красноармейцы, опасливо озираясь, доставали /из-под полы новое обмундирование. Стоило показаться милиционеру, и толпа в панике разбегалась. Сыпались семечки, папиросы, пирожки...