На каждом перекрестке нищие, калеки, беженцы. Умоляющие взгляды, протянутые руки, жалобные голоса»

— Товарищи, помогите!.. Есть хочу1.. Три дня крошки во рту не держал!..

Жертвы войны и капитала, изувеченные люди, до того истощенные, забитые, изуродованные и внешне и внутренне, и все-таки живые люди, не потерявшие способности чувствовать... один без рук, другой без ног...

Движение на улицах довольно оживленное. Автомобили, ивозчичьи пролетки. У извозчиков крепкие лошади. Ритм большого города ничто не в силах нарушить — ни война и революция, ни эпидемия и голод...

На Красной площади Крауя остановился перед огромной картой военных действий. Она пестрит бумажными стрелами, исколота синими и красными флажками. С юга по-прежнему ближе всех подступили деникинцы — офицеры, белоказаки. На Петроград наседают «молодцы» Юденича, эстонские и финские белогвардейцы. Отмечены и глубокие рейды конницы генерала Мамонтова. Лишь Колчак отброшен далеко за Урал. Там крестьянин-сибиряк скоро свернет ему адмиральскую шею.

Подошли двое, видимо, из «этих». Запрокинули головы, подбоченились, курят, криво усмехаются, глядя на красные флажки, которые не скрывают победоносного шествия Деникина.

«Теперь уж недолго осталось ждать...» — как будто говорят их плутоватые и хитрые ухмылки...

Крауя проводил их неприязненным взглядом: рано обрадовались, ишь как лихо замахали тростями с серебряными набалдашниками...

Но вот у карты двое рабочих в перепачканных солдатских гимнастерках, смотрят долго, серьезно.

— Прет нечистая сила... — говорит один.

— Ничего, остановят, да еще так шуганут, что костей не соберут, — отзывается второй.

— Остановят! — подтверждает Крауя.

— Вы тоже так считаете, товарищ?

— Иначе и быть не может!

— Это хорошо...

В военном комиссариате брата отыскать удалось довольно быстро. Два года не выделись. Брат все время был в Москве. Сначала при Октябрьской больнице, затем в комиссариате. Делопроизводитель. Учился петь у итальянца-профессора. Мечтал о блестящей артистической карьере. И как будто не без основания.

А он, Антон Крауя, в прошлом ученик слесаря, с первых дней империалистической войны на фронте. Побывал в Восточной Пруссии, под Варшавой, в Галиции. Трижды ранен, травлен газами. И под Казанью, и на Урале, и в этом году под Ригой. Теперь он красный командир.

— Хорошо, что ты приехал, я тебя из Москвы никуда не пущу...

— Да ты что, брат! Я всего на денек-другой, не больше, в главный штаб командирован...

— А ты знаешь, из Москвы намечено эвакуироваться.

— Эвакуироваться? — Крауя с удивлением посмотрел на него. — Ерунда,..

— Нет, не ерунда, есть секретное указание... Все уверены, что в ближайшие дни что-то должно произойти...

— Кто эти «все»? — спросил Крауя довольно резко.

— Ну, в комиссариате, да мои знакомые, с которыми встречаюсь... — Брат немного задет, обижен его резкостью, хмурится, краснеет.

— А я говорю, что ерунда это... Положение на фронтах не так уж безнадежно...

— Ну, а Деникин?

— И его разобьют — от генеральского мундира только клочья полетят! Скоро из Латгалии пришлют латышскую дивизию...

— Ты уверен?

— Да, уверен... Латышские стрелки себя еще покажут...

3

Вечером Крауя с братом отправились в Политехнический музей. Там была объявлена лекция о Горьком. Брат сказал, что лекция будет интересной, потому как лектор по всей Москве славится. Фамилия его Блеце, он бывший редактор многих журналов, врач, приват-доцент, человек, так сказать, многогранный.

О Горьком говорил долго и пространно. Не преминул отметить, что сам был на короткой ноге с Толстым и другими видными мужами. Сыпал анекдотами. В произведениях Горького выделял главным образом те места, где писатель сетовал на крутые меры революции... Террором, мол, народ не воспитаешь. Пусть коммунисты проникнутся рыцарским великодушием. Только так им удастся завоевать всеобщее признание, поднять всенародный энтузиазм...

Оратор то и дело откидывал спадавшие на лоб волосы, временами подходил совсем близко к публике, вставал на цыпочки и, вытянув длинную жилистую шею, на мгновенье закрывал глаза. Громогласно начатую фразу неожиданно завершал едва уловимым шепотом... Часто встряхивал головой, руки у него ходили, как маятники, он принимал величавые позы, а слова, такие искрометные, пламенные, сыпались, как из пулемета...