Когда Омельченко представили и командир полка удалился, оставив нового комэска наедине с вверенным ему личным составом, капитан прошелся вдоль строя, внимательно разглядывая каждого летчика, штурмана, радиста и воздушного стрелка, вернулся к середине и пророкотал своим зычным с чуть уловимым украинским акцентом голосом:

— Отныне и навеки вечные запомните никем неписанные, а жизнью сложенные святые истины: о молодце [77] судят по выправке, о соколе — по полету; смелость — характер, опыт — качество; то и другое — боевое мастерство. А посему требую: в строй становиться опрятным и подтянутым, в полет идти хорошо подготовленным...

С первого же дня пребывания Омельченко установил в эскадрилье свои порядки: увеличил время на подготовку к полетам за счет отдыха, которого и так было негусто; стал проводить розыгрыши полетов, проверять знания летчиками и штурманами своих заданий, сил противника, действий в сложных ситуациях.

Не всем эти нововведения понравились. Кто-то сказал:

— Посмотрим, каков он в деле.

Возможность такая вскоре представилась.

Ночь стояла тихая и не по-осеннему теплая. Бомбардировщики летали но кругу: Омельченко обучал летчиков своей эскадрильи взлету и посадке. Прожекторы работали с большой осторожностью: включались, когда самолеты подходили к аэродрому, и едва они

приземлялись, сразу выключались. Было безоблачно, и немецкие бомбардировщики могли появиться в любой момент.

Сделав два контрольных полета с лейтенантом Королевым, Омельченко выпустил летчика самостоятельно. А сам пошел на КП. Туда к этому времени подъехал командир полка майор Егоров.

— Как дела? — поинтересовался майор.

— Хорошо. Второй летчик вылетел самостоятельно. Но ночь в этот раз выдалась невезучая. Вскоре в небе появился «фокке-вульф» и повесил над аэродромом светящую бомбу.

Лейтенант Ермаков, только что выпущенный в самостоятельный полет, в это время заходил на посадку. Руководитель полетов дал ему команду уйти в зону, но летчик то ли не слышал, то ли по какой-то другой причине продолжал снижаться. Прожектористы, не обращая на это внимания, выключили прожекторы и припустились в бомбоубежище.

И вот тут-то Семен нашел ответ на свой вопрос об Омельченко. Всех, кто был у КП, у самолетов, будто ветром сдуло — разбежались по окопам и траншеям, вырытым у стоянок, у складов. Семен тоже было рванулся за всеми, а в ногу, будто нарочно, предательски кольнуло. Да так сильно, что он даже присел.

Не бросился бежать лишь Омельченко. Он как стоял [78] коло КП, наблюдая за самолетом Ермакова, так и остался стоять.

Самолет Ермакова между тем приземлился с небольшим перелетом и, не погасив почему-то фар, продолжал катиться вдоль взлетно-посадочной полосы. Замедлил скорость, свернул вправо, к самолетной стоянке, и все так же не гася фар, стал кружить по спирали, медленно приближаясь к самолетам. Было ясно, что летчик в самом конце пробега выпрыгнул из самолета, боясь, что немец будет метить именно во взлетно-посадочную полосу.

— Что за чертовщина! — выругался Омельченко. Руководитель полетов высунулся из двери КП, озадаченно крикнул:

— Не отвечает! Похоже, в самолете никого нет!

И в самом деле, колпак кабины летчика был сдвинут назад.

Капитан Омельченко метнулся к бомбардировщику. При свете немецкой САБ его массивная фигура мелькнула на фоне фюзеляжа. Скорость бегущего по земле самолета была не менее двадцати километров, и если капитан, устремившийся к поручням между крылом и стабилизатором, не успеет схватиться за них, его собьет стабилизатором и ударит хвостовым колесом.

Омельченко успел. Схватился за поручни, но сил на большее не осталось, бомбардировщик с работающими моторами рванул его и потащил за собой. Было видно, как ноги волочатся по земле, поднимая дорожку пыли.

Семен, который вместе со всеми наблюдал эту картину, знал, что капитан Омельченко занимается спортом, подтягивается на турнике по двадцать раз. Теперь тоже следовало подтянуться, взобраться на крыло. Сумеет ли он это сделать?

Комэск попытался. Видно было, с каким трудом он дотянулся до крыла. Приподнял ногу и... сорвался. Если силы покинут капитана и он не удержится за поручни, то окажется под хвостовым колесом.

Омельченко, видно, ясно сознавал свое положение. Ведь спирали неуправляемого бомбардировщика с каждым витком становились все ближе и ближе к самолетной стоянке. Еще два-три витка и самолет врежется в какую-нибудь из машин...

Омельченко, собрав все силы, подтянулся и перехватил руками повыше, рванулся и оказался на крыле.

Семен даже вскрикнул от радости. [79]

Омельченко полежал на крыле секунд пять и, распрямившись, шагнул в кабину. Гул моторов тут же ослаб, фары погасли. Капитан зарулил на свободную стоянку.