Нет, на меня, порой, нахлынивает: начинаю вылизывать каждый уголок, многажды протру каждую полочку, пол отдраю, мусор выкину и окна отчищу до состояния прозрачности. Обещаешь себе, что уж теперь-то точно будешь содержать квартиру в чистоте и порядке, но... Если закодировать человека, то после того, как он срывается, пить начинает еще больше. Боюсь, у меня такая же проблема, но с уборкой.

Если подумать, все из-за моей нестабильности. Во мне как будто уживаются несколько личностей. Вчера я мог фотографироваться с ребятами, а сегодня терпеть не могу направленного в мою сторону объектива. И так со всем. Даже в детдоме одни и те же преподаватели постоянно отзывались обо мне по-разному, так и не сформировав конкретного мнения. Иной раз я сам себя не могу понять. Необоснованная агрессия, немотивированная реакция, нежданная и абсурдная. Неуместные шуточки и ирония в совершенно неподходящих ситуациях. И все это я.

Загудел чайник. Пацаны, побывав у меня первый - и последний - раз, сказали, мол, книги можешь покупать пачками, а на электрический чайник все не раскошелишься. Вообще, здравая логика здесь присутствует, но мне как-то роднее все же ставить на конфорку. В сопровождении книг это исключительно выигрышно - для антуража. Особенно при чтении про походы. Холодными зимами, когда на улицу сунет нос только тот, у кого есть такой же запасной, времени на чтение уделяется много. Если герой странствует и голодает, то ты ему как бы подыгрываешь и сам не идешь ужинать. Так честнее. Если персонажу холодно, то ты и сам не спешишь укрыться - так можно максимально слиться с предлагаемой тебе жизнью и прочувствовать атмосферу наиболее достоверно. Когда читаешь, как на костер водрузили котелок, ты ставишь чайник на плиту и поджигаешь газ. В такие периоды показатель слияния с книгами достигает максимальной отметки. И это здорово.

Картофельное пюре заварено, тройка сосисок дымится рядом. Кушать подано, сэр. Бакс Баксом, а у нас своя аристократия...

Времени полвосьмого; скоро выходить. Я накинул джинсы, олимпийку, в ее внутренний карман убрал деньги и пошел к подъезду Зеленого.

***

– Ну на кой нам надо было тащиться на другой конец Москвы, а?

Мы стоим у входа в метро - невозмутимый Зеленый и я, быстро выкуривающий сигарету за сигаретой. Когда я раздражен, то курю, когда я долго жду - раздражаюсь. Круг замкнулся. Но, по правде, я раздражен не столько нашим часовым проездом под землей, сколько задержкой какого-то парня, который должен был нас встретить.

– Слушай, не я хочу себе ствол!
– возмущенно предъявил мне приятель, немного громче, чем того следовало.

– Тише ты, дятел! Совсем что ли?

– Ладно. Просто нехрен возмущаться. Тоже мне, неженка. Ты на каблуках что ли тащился? Ноешь как девка.

Я не ответил. Вместо этого закурил. Когда тишина стала раздражать до белого каления, жажда поговорить одолела меня и вязкий раствор ожидания решено было разбавить.

– Что за парниша-то?

– Да так, старый должник. Вытащил из одной передряги. Весь побитый, не лицо, а фарш, ни денег, ни крова, ни живого места. Выходил я его, ну а он потом и раскрутился. Скидку он сделал хорошую, можешь не париться насчет низкой цены. Не липа. Спецом узнавал у остальных - там заламывают ого-го! Ха, вот и он!

Из-за угла палатки вышел парень. Ну как парень - огромная глыба кости, плоти и мышц. И жира, наверное. Про таких говорят "шкаф два на два". Он не один. Его сопровождение из трех бугаев по своему форм-фактору мало чем отличается от их "хозяина".

Зеленый довольно заулыбался и сделал пару шагов навстречу.

– Дружище мой! Сколько лет, сколько зим! Похудел, никак?

– Да не говоыи!
– густо пробасил тот и заключил моего бедного друга в объятия. Едва не раздавив его, он решился-таки отпустить давнего товарища и выжидающе глянул на меня, не говоря ни слова. Зеленый на пару секунд замер, не понимая, затем опомнился:

– А, знакомьтесь! Это Макс, я тебе про него не раз рассказывал. Макс, это Холм.

– Да я вижу, - по-приятельски сказал я; Холм улыбнулся. Мы сдержанно пожали руки.

Личностью он оказался экстравагантной, как одноименная пицца со множеством ингредиентов: нижняя губа проколота, тяжелая цепь с крестом поверх кожаной жилетки на голое тело, браслет с шипами. В общем, типичный панк, коли не пара но: на нем широкие штаны и кепка в стиле "хип-хоп", которые я называю перевернутым сотейником. И все это завершается сланцами на ноге сорок пятого размера, если не больше. Он не выговаривает букву "р", но совсем не картавит: вместо этого предпочитает заменять ее на букву "ы", отчего слушать его очень сложно - приходится постоянно контролировать себя, чтобы не засмеяться.

Свита его - самые настоящие скинхеды, ни дать ни взять. Носят высокие берцы, а один обут в "гриндерсы"; они были модными еще в начале двадцать первого века. Кузнечик, мой товарищ по детдому, помню, стащил одну пару с рынка, на три размера больше его ноги. Так его все провожали взглядами, когда он проходил мимо, словно сам президент заглядывал к нам на обход.

Зеленый с Холмом ушли вперед, о чем-то весело беседуя. Вернее, источником веселья был мой друг, а его собеседник лишь кивал, и в большинстве случаев лицо его оставалось каменным и непробиваемым. Замешкавшись, один из холмовских сопровождающих отстал - вляпался в жвачку.

Шли мы недолго и вскоре остановились перед подъездом с вывеской "Интернет-магазин "Катюша": все для ваших детей".

– Пыишли, - негромко произнес Холм, доставая телефон.

Я с недоумением посмотрел на великана, на что в ответ получил поднятый вверх указательный палец:

– Конспеыация, мой дыуг, - сообщил мне Холм точно как профессор. Он поднес трубку к уху: - Конспеыация пывыше всего... Да! Валеыа, не беспокойся, это свои.

Тыкнув толстым пальцем по циферблату домофона, Холм отворил дверь и пригласил нас внутрь. Десять ступеней вверх привели в коридор; у самого входа сидит охранник. Видимо, тот самый Валера. Он внимательно всматривается в пять мониторов, транслирующих запись видеокамер. Перед ним на столе красуется газета с грудой очисток от семечек. В недрах темного коридора угадывается дверь; из под нее пробивается свет. Если прислушаться, можно услышать приглушенные женские голоса. Назойливо ввинчивается в голову легкий ультразвук работающей техники. Отвратительное ощущение - как будто заложило ухо, но ты ничего не можешь поделать.