Н.К.: – Из Вашего рассказа получается, что жизнь протекала так замечательно, что она уже почти и на жизнь не похожа. Но был ведь в ней явный или скрытый драматизм?

А.П.: – Мне как-то неудобно говорить о драматизме. Вообще же говоря, судьба любого композитора зависит от исполнителей. В отличие от писателей и художников, которые обращаются к людям напрямую. И тут мне очень повезло: судьба свела меня с выдающимися людьми. Начиная с режиссеров: Данелия, Рязанов, Алексей Герман. В балете – Эйфман, например. Танцевали Барышников в «Сотворении мира», Колпакова. Дирижеры Темирканов, Светланов, Рождественский. В этом смысле звезды встали для меня счастливо.

Н.К.: – Это как бы поплавок, который Вас держит. А что играет роль грузила?

А.П.: – Лень. (Смеется) Ну, если говорить серьезно, были, конечно, и драматические моменты, были проблемы с прохождением балета «Сотворение мира», какие-то вещи запрещали. Но по сравнению с тем, что испытали другие, все это ерунда. Поэтому все же да: жизнь сложилась в целом счастливо.

«С такой внешностью вам надо сниматься в кино», – сказал Вертинский Тане, сразившей своей красотой не только великого шансонье, но и все мужское население страны в пятидесятые-шестидесятые годы уже прошлого века.

– Татьяна Львовна, я знаю, что одна из работ Петрова-Водкина – «Портрет Татули или девочка с куклой» – имеет прямое отношение к Вам. Татуле, тогдашней Тане Урлауб, здесь семь лет. У девочки одухотворенное лицо. Вам не кажется, что есть какое-то таинственное пророчество в этом портрете?

– Мне говорили об этом многие… Вообще, Кузьма Сергеевич изобразил меня на портрете чуть старше, серьезнее, чем я была тогда. Наверное, он пытался разглядеть во мне то, что ему хотелось увидеть.

А портрет этот предстал перед зрителями спустя много лет после войны, когда я стала взрослой. В Русском музее устроили выставку картин Кузьмы Сергеевича, и мы с отцом отправились на нее, надеясь, что там есть и мой портрет. Я отлично помнила, как позировала. Мама надела на меня белое кружевное платье, а в руки сунула куклу – подарок отца на день рождения. Это было в Сиверской, на даче художника. Он усадил меня на веранде, в которую вливался через цветные стеклышки солнечный свет. Дачи, которые мы и Водкины снимали, располагались рядом и потому не составляло сложности продолжать сеансы. Их было, кажется, пять или шесть…

И вот перед нами с отцом предстала эта самая «Татуля с куклой», выглядывающая из довоенного прошлого. Но каково же было наше изумление, когда из подписи под картиной мы узнали, что имеем удовольствие созерцать «Дочь рыбака».

Рыбаком отец мой – Людвиг Львович Урлауб – никогда не был. Он был инженером-химиком, а еще – близким другом Кузьмы Сергеевича Петрова-Водкина.

Они познакомились в 20-е годы. Отцу очень нравились работы мастера; у Петрова-Водкина, видимо, фамилия Урлауб тоже была на слуху – ведь многие из папиных предков были живописцами; не был чужд искусству и сам отец – в молодости он играл в театре, прекрасно пел, писал стихи, неплохо рисовал.

Мы – я, отец, мама и мой брат Владимир – часто бывали у Петровых-Водкиных на Каменноостровском и в Царском Селе, где он жил какое-то время в здании Лицея. Кузьма Сергеевич и его жена Мария Федоровна приезжали и к нам, на Таврическую.

Мария Федоровна была француженка и всегда с акцентом говорила: «Налейте мне малокровный чай», то есть слабенький, некрепкий…

Кстати, о Царскосельском Лицее. Каждое лето Водкины отправлялись на юг и всегда приглашали нас с мамой пожить это время у них в Детском – так называлось тогда Царское Село. Одно из самых острых воспоминаний той поры: я устроилась рядом с бронзовым Пушкиным и плету венки из цветов…

Где-то здесь же по соседству с Лицеем жил и Алексей Толстой. Я помню его, большого, громкоголосого, рядом с коренастым, наголо бритым Кузьмой Сергеевичем. Когда они собирались вместе, устраивался пир. Говорят, Алексей Толстой был большим любителем вкусно поесть, но мне запомнилось почему-то, что на стол подавали сардельки с зеленым горошком. Тогда у Толстого бывало много знаменитостей, и они часто заглядывали вместе с ним к Водкиным. Когда бывал композитор Шапорин, меня для забавы просили что-нибудь сыграть на пианино. Это пианино Елена Кузьминична – дочь Кузьмы Сергеевича – уже после войны нашла в чужом доме, выкупила и отправила в Хвалынск, в музей Петрова-Водкина.

Вообще, я росла музыкальной девочкой… Вместе с Леной Водкиной, Верой и Севиром Голубятниковыми – это дети ученика Водкина – мы часто устраивали на даче в Сиверской концерты для взрослых. Лена пела, мы выстраивали «живые картины», читали стихи, а я еще и танцевала. Однажды, незадолго до смерти, Кузьма Сергеевич, наблюдая за моими танцами, сказал моей матери: «Кума, надо отдать Тату в хореографическое училище».

Так по совету Петрова-Водкина и с согласия моих родителей я оказалась в училище на улице Росси. А спустя два года (Кузьмы Сергеевича уже не было в живых) на Каменноостровском, в квартире у Водкиных, с которыми мы продолжали дружить, меня увидел известный художник Алексей Пахомов и попросил маму, чтобы я ему попозировала. Он хотел вылепить фигурку юной балерины.