– Булат Шалвович спектакль видел?

– Видел. В музее Достоевского. Мне было трудно рассказывать ему о нем его же словами. Но ему понравилось.

Мы были читающим поколением – вот в чем дело. И потом: хотя я никогда не был диссидентом, чувство достоинства во мне как-то воспиталось. Однажды у меня был конфликт с бывшим директором Областной филармонии, кагэбэшником. За что-то он решил меня проучить, лишил всех концертов. Но я выдержал. Сломать меня было нельзя.

– Сейчас ты снова на эстраде, пытаешься нести слушателям литературу. Однако литература, как к этому ни относиться, постепенно уходит из нашей жизни. Не ощущаешь дискомфорта?

– Нет. Хотя чтецкий жанр, да, уходит. Прошли времена, когда публика ломилась на Перельмана, Давыдову, Журавлева, Кочаряна. Еще Гоголь говорил, что чтение когда-нибудь заменит театр. Потому что мизансцены, решение образа уже ограничивают фантазию, а чтение ее раскрепощает. Однако и читать стали меньше. Тем не менее, у меня в прошлом году было семь концертов в Малом Драматическом Театре. Полные залы приходили на Пушкина, Некрасова, Есенина. Нужно, оказывается. Возможно, когда-нибудь с помощью компьютера научатся напрямую переводить воображение в изображение. Но театр все равно не кончится, там живой артист.

– То есть здесь, может быть, больше потребности в общении, чем чего-нибудь другого?

– Конечно. Уход в виртуальную реальность – это же болезнь. А жизнь-то в простом. Жизнь в том, чтобы жить. Она к тому же так коротка. Хорошо об этом написал Светлов: все мы знаем, что умрем, но когда смерть приходит, она производит несколько ошеломляющее впечатление. Поэтому дело не в искусстве. Сокуров не зря, не кривляясь вовсе, сказал на ретроспективном показе своих фильмов: «Я вам очень благодарен, что вы оторвали свое время от близких вам людей и пришли смотреть фильм». И это действительно так: фильм можно посмотреть и завтра, и послезавтра, а близкий человек может завтра или послезавтра умереть.

«Все решил случай. Однажды я попал на фильм «Большой вальс» об Иоганне Штраусе. Это был настоящий шок. Я вышел обалдевший от музыки, от того, как сочиняют на ходу, легко, из пения птиц. Кругом обворожительные женщины, успех, и вся Вена танцует. Вот кем я должен быть! Те час пятнадцать, которые шел фильм, все во мне перевернули. Я решил стать композитором…»

Николай Крыщук: – Андрей Павлович, хочу начать со строчек Пастернака, в которых и содержится, вероятно, первый вопрос. Помните?

Марина Ланда: – И с мамки.

Н.К.: – Да. Как человек пишущий, я могу до какой-то степени представить себе и описать, как являются слова. Но как происходит это погружение в «тьму мелодий», особенно если речь идет не просто о ребенке, но о будущем композиторе? Как это произошло у Вас? Действительно ли в детстве? Помог какой-то случай или и правда мама заставила?

Андрей Петров: – В начале это были просто занятия музыкой.

Н. К.: – Значит, все-таки мама?

А.П.: – В общем, да. У меня были интеллигентные родители, так или иначе связанные с искусством. Через Академию Художеств, через Эрмитаж, через дедушку, который, кстати, делал облицовку татарской мечети. Он работал также вместе с Врубелем над оформлением гостиницы «Националь» в Москве. Потом, что еще? Ярославский вокзал, Третьяковская галерея… Они получили даже золотые медали на первой международной выставке в Париже.

М.Л.: – А Вы помните своего дедушку?

А.П.: – Очень смутно. В 33-м он с семьей был выслан из Ленинграда в Куйбышев.

Н.К.: – То есть Вы полагаете, что в Вас сработали гены?

А.П.: – Ну, вероятно. Мама – художница, ее сестра тоже художница, третья сестра занималась в Эрмитаже античным искусством, а брат – композитор. Он эмигрировал из России в двадцатые годы. Но в квартире, где мы жили, оставались пианино, ноты, флейта и скрипка, на которой я и стал заниматься. Поэтому – да, что-то передалось мне по наследству. И мама считала, что я должен получить хотя бы начальное музыкальное образование. Но пробовать сочинять музыку я стал значительно позже, уже где-то в четырнадцать лет. А так лет с восьми я учился играть на рояле. Потом мне это быстро надоело (я и сейчас владею этим инструментом вполне посредственно), и я перешел на скрипку.