Шрифт:
В этом же доме по стечению обстоятельств бывал и старший брат Владимира Ульянова – Александр. Он приходил сюда в 1885 году к Салтыкову-Щедрину с просьбой поддержать требования петербургских студентов. О том, что Михаил Евграфович около тринадцати лет жил здесь в одной из квартир второго этажа и умер в 1889 году, и начертано на второй памятной доске, украшающей фасад дома.
Но вот как иногда прихотливо соприкасаются и пересекаются судьбы людские… Сообщником старшего Ульянова по участию в заговоре 1887 года с целью убить Александра III был польский юноша, в будущем польский маршал Юзеф Пилсудский. Именно он привез заговорщикам из Вильно чемодан с динамитом. Оба они проходили по одному процессу, на котором Ульянов был приговорен к виселице, а Пилсудский – к каторге.
Однако вот что любопытно: до самой смерти Пилсудский был великим поклонником Салтыкова-Щедрина. Любил он его не только за своеобразный, свойственный и самому Пилсудскому сарказм, но, понятно, и за те русофобские настроения, которые проглядывали иногда в творчестве писателя.
Но и это еще не все… Судьбе было угодно свести Пилсудского с другим Ульяновым – Владимиром, который, как я уже говорил, тоже бывал в этом доме. Свести на уровне противостоявших друг другу армий. Первой конной, в 1920-м посланной Лениным на Варшаву, и той, которой командовал он сам…
Теперь перейдем к дому № 56, Мариинской больнице. Мало кто знает, что в этой «непрестижной», по советским временам, больнице в марте 1936 года умирал один из самых великих представителей Серебряного века – Михаил Алексеевич Кузмин.
Знаменитый поэт превратился в «нищего гражданина» сразу после Октябрьского переворота, когда его квартиру на Рылеева, 17 «уплотнили», оставив Кузмину маленькую проходную комнату. Здесь собирались гости, вели поэтические разговоры, пили чай с принесенными ими же баранками и сахаром. Здесь Кузмин написал в конце 20-х свою лучшую и самую таинственную книгу «Форель разбивает лед». Здесь как организатор «несанкционированных сборищ» вечно ожидал соседско-пролетарского доноса на себя…
Но раньше энкавэдэшников к нему подоспела смерть, которую он встретил с величайшим достоинством. Его многолетний друг прозаик Юркун был последним, кто навестил Кузмина в переполненной, душной палате Мариинской – тогда она была имени Куйбышева – больницы. Кузмин сказал с улыбкой: «Все закончено. Идите. Осталось оформить мелкие формальности». И едва Юркун вышел за дверь, как Кузмина не стало.
Ну, и наконец – Литейный, 46. Со стороны проспекта это ничем не примечательный доходный дом, построенный еще в середине XIX века по проекту архитектора Александра Пеля. Но чудо здесь – дворовые корпуса, поздние творения Александра Хренова; чудо – сам двор, разделенный шикарной оградой, за которой был когда-то тенистый сад. Сад частично сохранился, и в глубине его, по левую руку, стоит небольшой, но весьма благородных очертаний особняк. Тем, кто заглядывал в него, наверняка запомнились мраморные лестницы и великолепный плафон. Особняк строился для некого Феликса фон Крузе, которого затем в 10-х годах XX века сменил в качестве владельца нефтепромышленник-миллионер Гукасов.
С великим размахом жил человек. И дух этой жизни на широкую ногу не покидал стены особняка даже в голодные годы военного коммунизма. Тогда бывшее жилище миллионера заняла Мария Федоровна Андреева, комиссар по театрам и зрелищам, на поклон к которой шел тогда в обносках полуголодный театральный Петроград…
Может быть, ее комиссарству способствовало то обстоятельство, что была она незадолго до этого гражданской женой пролетарского писателя Горького…
Художник Мстислав Добужинский, как-то пришедший к комиссарше на прием, обнаружил ее примеряющей новые туфли. Раздраженная, она ставила ногу на стул, вертелась перед зеркалом и вдруг недовольным тоном обратилась к Добужинскому: «Ну, Вы – художник. Посоветуйте что-нибудь».
Дом на Фонтанке и дуб на Мойке
– Совершая с Вами прогулки по Петербургу (популярные передачи «Прогулки по Петербургу» В. Бузинов ведет на «Радио России» – ред.), я не раз мог убедиться в остроте Вашей памяти…
– Память мне дарована от Бога. Силу этого дара я почувствовал впервые в школе, с легкостью запоминая страницы учебников. Память – мне в этом пришлось убеждаться в форсмажорных обстоятельствах – способна усваивать неправдоподобно огромный объем информации. В 1958-м мне пришлось работать в Эрмитаже. Не искусствоведом, а в рабочей команде, среди тех, кто вечно что-то разгружает, переносит и двигает… Тогда Эрмитаж передавал немцам хранившуюся здесь с 1945 года коллекцию «Королевского кабинета гравюр и эстампов».
Из огромного штабеля я вынимал очередной альбом и выкладывал его на стол, за которым сидели эксперты: немец из Веймара и наши дамы. Дамам хотелось закончить работу скорее. Они надеялись, что немец лишь посмотрит первый номер и последний и сравнит с инвентарным списком. Но немец смотрел все подряд. Я пристраивался за его спиной и рассматривал вместе с ним прекрасные гравюры и эстампы. За две недели перед моими глазами промелькнуло почти полмиллиона изображений. Удивительно, но большую часть я способен вспомнить и сегодня…
– Есть нечто символичное в том, что Вы живете в коломенском доме, который сам по себе является одним из самых ярких адресов в путешествиях по Петербургу…
– Дом 185 по Фонтанке… Здесь после окончания Лицея жил Пушкин. Я попал сюда в 1979 году. Дом на Садовой, где я жил до войны и в блокаду, пошел на капремонт, и воистину чудесной силой обстоятельств меня вместе с женой и маленькой дочкой отселили сюда – к Пушкину. Бывшая пушкинская квартира находится прямо надо мной, а я занимаю две комнаты в бывшей квартире барона Модеста Корфа, сотоварища Пушкина по Лицею. Корф оставил о своем житии по соседству с Пушкиным любопытные воспоминания. В частности, говорится о ссоре, которая произошла между ними из-за того, что Корф, заступаясь за своего слугу, побил палкой «дядьку» Пушкина – Никиту Козлова. Пушкин вызвал Корфа на дуэль, но тот вызов отклонил, сказав: «Я не потому с тобой не буду драться, что ты Пушкин, а потому, что я не Кюхельбекер…» Он имел в виду известную дуэль между Александром Сергеевичем и таким же, как он, не в меру вспыльчивым Вильгельмом Карловичем… Мы с женой всякий раз вспоминаем этот эпизод, когда на третьем этаже над нами возникает какой-то шум: «Опять пушкинские слуги дерутся!»