Что случилось? Произошло ли в нем сейчас что-то или он лишь осознал то, что в нем всегда было? Почему он оказался у Яконурского шоссе?

Ничего рационального.

Просто не мог он забыть о ней, просто — не мог без нее!

Сколько закатов потеряно и сколько найдено разочарований… Как могли его мысли пойти колеями такими простыми, такими банальными? Необъяснимо; и это — необъяснимо… А вести, как и все кругом, продолжали идти сами собою. Так Герасим узнал, что у Ольги стало болеть сердце…

Ехал все медленнее, медленнее.

Как он с ней встретится? Что скажет?..

Снял ногу с педали акселератора, переставил на тормоз.

Остановил машину.

Можно ли начать новый счет времени, жизни, всего — назвать срок и с него начать, бросив худое в прошлом?

Резко развернулся и, дав полный газ, погнал машину обратно.

Придержал воротца; дождавшись, когда встали они совсем на свое место, — Кузьма Егорыч пошел дальше. Неспешно шагал через двор. На крыльце еще помедлил; оборотился привычно к Яконуру.

Тихо все…

По тому, как потянуло теплом, понял, что дверь открылась; знал: там стоит Варя; оглядел еще раз Яконур, послушал тишину, затем повернулся к Варе и вошел с ней в избу.

Фомича сегодня уж, видно, не ждать…

Пошел в горницу. Варе сказал, что чаю только попьет, и сел на табурет у окна.

От стариков разве отобьешься? По себе знаешь…

Сдвинул Кузьма Егорыч занавеску, стал смотреть на Яконур.

Борис-то хорошо, ясное дело, подготовился, и к вопросам, конечно, тоже, да разве ж ведал он, какой будет первый вопрос. А тут сразу: а сам ты откуда?..

Положил локти на подоконник.

Директор-то клуба что сказал — вопрос не по теме. Ну, народ не переспоришь, заладили: других вопросов нет, так что отвечай. И началось…

И вправду, тихо как нынче.

Напали, налетели: наплевать тебе на Яконур, вы там у себя все запакостили и к нам приехали тоже отравлять…

Кепку-то снять забыл! И Варя не сказала.

Лекция кончилась — дожидался Бориса у выхода, а тут — «скорая». Деды-то побушевали да по домам пошли, а молодого увезли. Успел все ж сказать ему, чтоб не горевал да не сердился на яконурских стариков…

Не ладится, что ли, у Вари? Так ему бы покричала.

Видать, не может человек отойти от Яконура, коли не уезжает…

Кузьма Егорыч выпрямился, положил руки на колени.

Несправедлив, значит, был к Борису. Не так судил…

Закрыл занавеску.

У Ольги-то что же там такое… Варю расспросить? Разное говорят… Нет, не может быть этого. Ольга знает… Да ничего нету такого, чтобы без любви допускало быть что к Яконуру, что к людям. И служба ведь от своей-то вины не избавляет…

Кепку-то, вправду!

А с Герасимом что? Надо будет Варю все же расспросить…

Ну что она там?

Молодые, говорят, молодые. А все на кого — на них складываем…

Поднял руку, дотянулся до кепки, сдвинул ее на затылок.

Не болели бы. Уж у Ольги хорошее было здоровье…

Зашумел вроде чайник.

Институту Чалпановы не чужие. Науке-то… Путинцев с кем ходил? С кем другим — не хотел…

Надвинул кепку на лоб.

Путинцев… Человек был, каких нет. Добрый, ко всем относился ровно… В город едет — давайте, говорит, заказы, кому что привезти надо. Запишет на листочке, кому мыло, кому что. И вот дела в городе сделает — и на базар, по магазинам. Все по тому списку привезет…

Кузьма Егорыч взялся за козырек, повел его влево-вправо.

На судне в экспедиции — общий стол. Путинцев за этим следил. Подходит: что это вы тут в одиночестве делаете? разложили тут что-то? ах, это вы едите? а что же не со всеми? а где взяли, купили? сколько заплатили? — и деньги из кармана вынимает, протягивает: возьмите, пожалуйста, а это я несу в общий котел, и вы ступайте обедайте со всеми…

Отпустил козырек.

А судно какое было — маленькое, не как теперь. Мотор, правда, шведский стоял, хороший. Туалета не было, и ведь научные работницы тоже плавали: как что — им: девочки, в каюту! — и на борт, и они тоже как что: мальчики, в каюту! — ну и самим в каюте тогда запираться… Сколько раз все вместе Яконур исходили…

Собрал кепку в ладонь.

О Яконуре Путинцев как заботился. В один сор зашли, а там ни рыбы, ничего нет. Путинцев сразу в лодку и к берегу, спрашивает — в чем дело. Дознался, что сига консервировали и отходы выбросили, рассердился, пошел к кому надо и добился, чтоб вычистили. Потом в этот сор заходили — опять там рыба водится…

Понес кепку книзу.

До последнего часа почти с ним работал… Жена и сын у него в блокаде остались, ни он к ним, ни они к нему, мать его померла… Задание у него было — определить прочность льда. Чтоб, если надо, напрямик через Яконур по льду рельсы проложить. Часа три Путинцев в сутки спал… Делали вместе приборами измерения. В тот раз долго на льду работали, чуть не до полуночи. Потом пошли, и он говорит: сегодня мы припозднились, завтра ты рано не приходи, приди, когда светло уже будет, — мы с тобой последние измерения быстро закончим, и все, отчет писать начнем. Назавтра и встал попозже, зимой что затемно сделаешь. Пришел, громко: здравствуйте! — а все: тихо, тихо… Не понял сперва… А он лежит…