– Он боялся этого. – Немного успокоившись, ответил Генри.

– Вы для этого приезжали вчера к нему? – Поинтересовался комиссар.

– Для чего? – молодой человек несколько растерялся. – Нет. Нет. Он просто…я …я помогал ему. Деньгами. После смерти сына ему было тяжело. Я иногда навещал его. Просто чтобы сгладить его одиночество.

– Ясно…

Комиссар видел, что мужчина нервничает, но связывал это с неожиданной и горестной новостью. Меерсон действительно дергал ногой под столом и с некоторым нетерпением отвечал на вопросы Лафарга, но, всегда не задумываясь, уверенно и твердо.

– Как часто Вы бывали у Уайты?

– По-разному. Раз в два-три месяца. Может чаще.

– От него узнали о происходящих убийствах?

– Нет. Из газет. Он только добавил красок. – Генри слабо усмехнулся, вспоминая бурную фантазию своего знакомого.

– Ясно… - Протянул Лафарг. – Он говорил о чем-нибудь, что вызвало бы подобное происшествие?

– Что-нибудь, за что его убили бы? – Переспросил Меерсон. – Говорил о хопи, о какой-то старухе, о незнакомцах, посещавших общину, еще о чем-то, но я толком не слушал. Не обращал внимания. Думал, опять сочиняет.

– Как видите, не сочинял… - Отметил Лафарг. Он хотел еще что-то сказать, но его перебил телефонный звонок Меерсону. Тот взял телефон и раздраженно поговорил со звонившим, затем немного смилостивился, но рассылая проклятья в чей-то адрес, бросил трубку.

– Простите, но мне нужно идти. – Он поднялся и уже на выходе спросил: - Могу ли я попрощаться с ним?

– Поговорите с общинниками. Они должны дать разрешение на присутствие на похоронах. – Ответил комиссар, привстав со стула и наклонив почтительно голову.

Меерсон только качнул головой и вышел. Лафарг еще несколько минут провел в одиночестве, затем позвонил агентам и, предложив им встретиться в участке, отправился туда.

***

Узкий коридор на втором этаже был украшен репродукциями художников эпохи Ренессанса. На стенах, обитых панелями из красного дерева и обклеенных шелкографными обоями бордового цвета с черным тисненым орнаментом, висели картины Леонардо да Винчи, Рафаэля, Микеланджело, Тициана. У ажурных перил лестницы, по левой стороне коридора располагалось несколько высоких кресел, обшитых дорогим бархатом. Между ними располагались резные столики, покрытые красно-коричневым лаком. На них стояли небольшие статуэтки, сувениры из разных концов света, керамические горшки, орнаментированные в античном стиле.

Джон Адамс сидел в одном из кресел, опустив голову на крупные широкие руки. Он полностью закрыл лицо ладонями, расставив толстые волосатые пальцы, впустив их в свою густую каштановую шевелюру. Рядом с ним сидела его дочь Глория – молоденькая невысокая блондинка с глубокими синими глазами и длинными, угольно-черными ресницами, а напротив их двоих у стены, рядом с дверью спальни Жаклин Адамс стоял сын Джона – Тревор. Это был молодой человек, высокого роста крепкий, мускулистый с широкими плечами и узкими спортивными бедрами. Он был очень похож на отца и даже его тяжелый, смутный взгляд был необыкновенно близок ко взгляду Джона. И только цвет волос у него, как и у сестры, был отличен – желтоватый блонд.

Они ожидали уже около получаса пока из спальни матери Адамса – Жаклин – выйдет врач. Неожиданно ей стало совсем плохо и пришлось вызвать скорую женщина отказалась ехать в клинику, сославшись на то, что хочет умирать дома в окружении родных. Врач не мог убедить ее, что еще не все потеряно и можно поправить пошатнувшееся здоровье, но она была непреклонна. Теперь к ним пришел семейный доктор, проверить состояние своей пожилой пациентки. Он вышел минут через сорок с озадаченным и огорченным выражением лица.

– Сэр, я могу только пожелать вам держаться. Всем. – Обратился он к присутствующим.

– Что с ней? – Тихо спросил Джон, страшась ответа.

– Все сразу. Она слишком стара, чтобы перенести подобное горе и… - Врач осторожно посмотрел на Адамса, - я могу говорить откровенно?

– Конечно. Конечно, сэр. Какая бы правда не была я должен ее знать. – Собравшись, заверил его мужчина.

– Ей осталось немного. Она и сама это чувствует. Никакая клиника ей уже не поможет.

– Что? Но почему? Разве ее положение безнадежно? Ведь все еще можно исправить! Не обманывайте нас! Нет! Она не может умереть сейчас! – Накинулся на него Тревор, не желавший мириться с подобным положением.

– Нет, сэр. Мы не можем ей помочь. Она не хочет этого. – Отстранился от молодого человека врач. – Даже если мы заберем ее в больницу, это вряд ли улучшит ситуацию. Она просто не хочет жить. И здесь я уже не могу ей ничем помочь. Простите. – Доктор откланялся и покинул дом пациента.

– Папа! – Всхлипывая, произнесла Глория. На ее глаза накатились слезы, сделавшие цвет зрачков еще более синим. – Это правда? Почему она не хочет остаться с нами?

Джон ласково посмотрел на дочь и обнял ее за хрупкие плечи.