Я взяла метлу и выгнала Эмку за ворота. Она убежала, потом вернулась через двадцать минут.

Я позвала рабочего Семена, он соорудил на Эмкиной шее самодельный ошейник и отвел ее в соседнюю деревню. Эмка вернулась к вечеру.

Я пошла к сторожу Юрке, тридцатилетнему красавцу. Я сказала:

— Юрка, вывези мою собаку на сто первый километр. И выпусти ее возле деревни.

— Раньше на сто первый километр проституток вывозили, — напомнил Юрка.

— И посмотри, чтобы там рядом поле было.

Я рассчитывала, что Эмка приспособится.

— А это чья собака? — не понял Юрка.

— Приблудная.

— Да чего бензин тратить? Давайте я ее почищу, и все, — легко предложил Юрка.

— Как? — Я испытующе глядела на красивого Юрку.

— Ну как… — не ответил он.

— Ты что, с ума сошел? — испугалась я. — Просто вывези и все. Сколько ты хочешь получить?

Юрка назвал скромную цену.

— Я дам тебе в два раза больше, — пообещала я.

— Ладно, — согласился Юрка. — Завтра с утра подъеду.

Всю ночь я не спала. Меня мучили угрызения совести. Выкинуть беременную собаку на произвол судьбы. Но с другой стороны: я не люблю, когда за меня решают. Я Эмку не приглашала. Это она сама решила у меня поселиться. А теперь она решила у меня рожать. Но у меня тоже есть свое мнение, свои желания и свои планы. Получается, что все вокруг меня — волевые и целеустремленные. И даже бездомная сучка диктует мне свои условия.

Но я тоже волевая и целеустремленная. Я могу чего-то НЕ ХОТЕТЬ.

Я зажмуривала глаза, пытаясь заснуть. И не могла. Слова — это слова. Доводы — это тоже слова. А в натуре беспомощная беременная сука.

Утром приехал Юрка.

Я вынесла Эмке сардельки, покормить в последний раз. Эмка есть не стала. Она что-то чувствовала. И я видела, что она нервничает. Мне тоже было не по себе.

А Фома? Он вышел из будки, съел Эмкины сардельки и ушел обратно. Вид у него был непрошибаемый. Он как бы говорил: твои дела — это твои дела. Моя хата с краю.

Фома все видел и понимал, но он не защитил Эмку, даже не проявил сочувствия, и это после всего, что было между ними.

Все-таки мужики — сволочи. Это у них в натуре.

А может быть, собака не обсуждает действий хозяина. Хозяин — главнокомандующий. Все остальные — солдаты.

Юрка подхватил легкую Эмку и сунул ее в багажник.

Машина ушла.

Мне было тяжело на душе, хотелось развеять мрак.

Я отправилась гулять, широко и ходко покрывая расстояния. Фома бежал впереди, пребывал в прекрасном настроении. Он забыл Эмку. Она превратилась в сизый дым. Я подумала: «Ну, если ему все равно, то мне-то чего…»

Через неделю я встретила Юрку. Он шел в магазин за пивом.

— Ну, отвез? — спросила я.

— А как же ж?

— Чего не позвонил?

— Всю неделю пил.

Я молчала, ждала продолжения.

— Знаете, как она на меня посмотрела?

— Кто?

— Ну, Эмка же ж… Она смотрела, как будто говорила: не покидай меня, моя последняя мечта…

— А деревня там рядом была?

— Ну… — ответил Юрка.

— Была или нет?

— Ну а как же ж…

— А поле было?

— Само собой. Какая ж деревня без поля?

Мы с Юркой разошлись. Я шла и думала: то почистить собирался, а то неделю пил. «Не покидай меня, моя последняя мечта»… Все-таки Юрка романтик. Об Эмке я старалась не думать.

Прошло три месяца. Я уехала отдыхать с друзьями на международный курорт. В Словению. Там было много итальянцев. Женщины выходили к ужину в бриллиантах.

Я углядела нашего известного политика. Он жил по соседству с моим дачным поселком, через речку.

Вечером мы усаживались в холле, играли в лото. Надо было убить время. Между столиками сновали какие-то мутные личности южного типа. Итальянцы приезжали не только отдыхать, но и воровать.

Я вкратце рассказала об Эмке. Она во мне сидела и мучила меня. Хотелось ее как-то исторгнуть, хотя бы словесно.

— А… Я ее знаю, — проговорил Политик. — Бездомная сучка. Коричневая. Да?

— На шакала похожа. Эмка, — уточнила я.

— Мы ее звали Жучка. Она у нас полгода жила. Я одеяло ей отдал. Жена кормила.

— А дальше?

— А дальше стало тепло. Мы ее вывезли. В машину закинули и вывезли.

— А почему не оставили? — спросила я.

— А на хер она нам нужна? У нас своя собака.

У меня отлегло от души. Значит, я не одна такая. Значит, мое поведение — практически норма. И слава Богу…