А тот:

— Тебе лучше знать, сынок.

— Завтра должна прийти весть от Кямиля-ага.

— Да.

— Что же нам ему ответить?

— Тебе лучше знать, сынок.

— Но ведь все дороги перекрыты, дядюшка Хаджи.

— Перекрыты.

— Значит, надо обождать.

Все трое улеглись. Хаджи потушил лампу.

Чакырджалы долго не спалось. Хаджи и Чобан давно уже похрапывают, а он все думает. О покойном отце. О разбойничестве. О матери. О Хасане-чавуше. Недаром говорит народ: «Повадился кувшин по воду ходить…» Разбой — дело опасное. Никто из эфе не умирает в своей постели. Один им конец — пуля свинцовая. Сколько их перебывало в горах, и хоть бы кто умер своей смертью. Верзила Джерид, Карлик Джерид, Беспалый Араб и многие сотни других. Правительство — могучий лев. Все эфе рано или поздно попадают в его лапы.

Надо бы пойти другим путем, но каким?

С одной стороны — мать, с другой — Хасан-чавуш, с третьей — нужда непроходимая. Контрабандой много не заработаешь. И там тот же конец — пуля свинцовая. Да и что скажут люди? «Вы только посмотрите на сына Чакырджалы Ахмеда. Убийца его отца, выпятив грудь, разгуливает себе повсюду, а он хоть бы хны. А еще мужчина! Тьфу!» И что скажет Хаджи-эшкийа? «Я заручился для него поддержкой Кямиля-ага, Халиля-бея, а он — в кусты». Чего доброго, завздыхает: «Ах, Ахмед-эфе. Не сына ты родил — зайчишку трусливого!»

А как предстать перед матерью? Он даже и подарка ей не припас. На что его купить, подарок-то? За ночлег заплатить — и то денег нет.

Почему все кругом твердят: «Пусть только Чакырджалы выйдет. Уж он-то сполна рассчитается с Хасаном-чавушем. Недаром в его жилах течет кровь Ахмеда-эфе»?

Но что же это за жизнь — в горах?! Под вечной угрозой. Убегай, убивай! Жги, пали, круши!

Мехмед встал, зажег лампу, подсел к Хаджи и растормошил его.

— Что ты хочешь мне сказать, Мехмед?

— Не буду я заниматься этим делом.

— Каким делом?

— Разбоем.

— Почему же?

— У всех разбойников один конец.

— Нет у тебя никакого выбора, — сонно проговорил Хаджи. — Ты же потомственный эфе. Если за плуг станешь, крестьянствовать начнешь, никакого уважения тебе не будет. Да и в покое тебя на оставят. Наши руки уже кровью обагрены. И разбойники, и правительство, и крестьяне богатые — все будут над нами измываться почем зря. Нет у нас никакого выбора.

Хаджи повернулся на другой бок и заснул. А Чакырджалы до самой зари не смыкал глаз.

Наконец все трое проснулись, встали.

— Ну что, будем ждать вестей от Кямиля-ага? — спрашивает Хаджи.

— Нет. Поедем в какую-нибудь деревню, а там уж что Аллах пошлет, — отвечает Чакырджалы. Вид у него хмурый, суровый, глаза кровью налились.

Хаджи только ухмыльнулся в усы:

— Ну что ж, в деревню так в деревню.

Он хорошо знал, что Чакырджалы не сможет остаться на равнине, не сегодня, так завтра поднимется в горы.

На вокзале они выяснили, что поезд уходит только вечером. Весь день пробродили по рынку. Ни Хаджи, ни Чакырджалы не говорили о своих планах. А уж Чобан Мехмед и вовсе рта не раскрывал. Так уж повелось еще с тех времен, когда они занимались контрабандой. Чобан молча выполнял все, что ему говорил Хаджи.

Вечерним поездом они уехали.

Хасан-чавуш в то время был в Одемише. Известие об освобождении Чакырджалы сильно его встревожило. Чавуш стал искать какой-нибудь предлог, чтобы арестовать его снова, и в конце концов решил приписать ему совершенное много лет до того воровство. Получив ордер на арест Мехмеда, он тут же явился в Айасурат. Дома была только мать Чакырджалы, пряла шерсть. В досаде и гневе он осыпал ее неслыханными оскорблениями.

— Вот поймаю твоего сынка, лютой смертью казню. Как и его отца, — кричал чавуш. — И откуда только ты взяла этого волчонка, что душит людей, как овец? Уж не отсюда ли? — И совал ей ружье между ног. — Отец — пес шелудивый, мать — сука, не диво, что и сынок такой уродился… А ну-ка скажи мне, где он!

Хасан-чавуш велел привести нескольких родственников Чакырджалы, загнал их всех под кровать и долго пинал ногами. Но никакого толку так и не добился.

Хатче не выдержала такого надругательства, слегла. Она позвала к себе одного из молодых родственников и наказала ему:

— Отыщи Мехмеда. Расскажи ему, как этот Хасан-чавуш, что отца его убил, надо мной издевался. Если Мехмед не отомстит за отца и за меня, пусть лучше не возвращается. Такой позор только кровью можно смыть. Как теперь я людям в глаза посмотрю? Да и он тоже?

Юноша нашел Чакырджалы, передал ему слова матери, кое-что и от себя прибавил.

Так предсказание Хаджи сбылось еще до их возвращения в деревню.

Весь побагровел Чакырджалы, глаза — большие, страшные, вот-вот выпрыгнут из орбит.

— Ты прав, дядюшка Хаджи, выбора у нас нет. Сейчас мы отправимся прямо к Хаджи-эшкийа. Надо предупредить Кямиля-ага, Халиля-бея и Тевфика-бея, чтобы приготовили все необходимое. Их враг — и наш враг.

С этого момента они были уже разбойниками и, зная, что их выслеживают, принимали все нужные меры предосторожности.