Чобан Мехмед положил ружье, прилег, ручьем любуется. Запах так и сводит с ума: он словно крепкий напиток, настоянный на разных травах, на мху и хвое.

Чобан — высокий дюжий двадцатишестилетний парень, красавец. Говорит очень редко — так уж полагается, зато поет часто, голос у него сильный, чистый и звонкий.

Он сын солдата, погибшего в Йемене. Долго пастушил у одного ага, но в конце концов это ему осточертело, а тут как раз подвернулся Хаджи-эшкийа, в контрабандный промысел его втянул. С тех самых пор он не расстается с оружием и кавалом. Когда Чобан играет на своем рожке, все заслушиваются — мелодия так и хватает за сердце. И стреляет он превосходно: шутя попадает в подброшенную медную монетку. Спокойный, хладнокровный, уверенный в себе — другого такого нукера поискать!

Хаджи Мустафа поднял голову, посмотрел на Чобана, который лежал неподвижно, словно погруженный в дрему, и сказал, улыбаясь:

— Вот сукин сын! Только подойдет к роднику, сразу заваливается. Просто так лежит, или на кавале играет, или песню затягивает.

Чобан только ухмылялся, слушая его.

— Подойди-ка, — продолжал Хаджи Мустафа. — Успеешь еще належаться, соня. Дело есть.

Когда Чобан встал и подошел, он спросил:

— Ружье заряжено?

Чобан молча кивнул.

Хаджи вынул из его ружья все патроны, потом зарядил снова. Чакырджалы, сидя, с любопытством следил за каждым его движением.

Хаджи погладил ружье и положил его к ногам Чакырджалы. Поцеловал ему руку, поднес ее ко лбу.

— Отныне ты наш эфе, — торжественно проговорил он. — Да помогает тебе Хызыр! Да ослепнут твои враги и да будут сильны твои друзья!

Отойдя в сторону, он со значением поглядел на Чобана. И тот повторил ту же церемонию.

Чакырджалы, растроганный, поднялся с травы.

— Стало быть, Хаджи, принимаемся за настоящее дело?

Мустафа кивнул.

— Пошли вам бог здоровья и сил! — воскликнул Чакырджалы. — Да охрани всех нас Аллах от позора перед друзьями и врагами!

Отныне они должны свято блюсти разбойничьи обычаи. Хаджи уже не наставник, а нукер. Нукерам же не полагается спрашивать эфе, что делать, куда идти, соваться со своим мнением: это, мол, так, это не так. Если эфе их спрашивает, они отвечают, нет — молчат. Его слово для них закон. Обычай запрещает им возражать, а если они все же осмеливаются, то рискуют получить пулю в лоб.

Хаджи взял в руки ружье:

— Разреши, мой эфе.

Чакырджалы разрешил. Одними глазами.

Хаджи выпустил пять пуль в склон горы.

— Разреши и Чобану, мой эфе.

И Чобан выстрелил пять раз. За ним и сам Чакырджалы. Вздрогнули, загудели потревоженные горы. Округлое лицо Чакырджалы раскраснелось от волнения.

Заночевали они возле родника. Хаджи хотелось спуститься к юрюкским шатрам, однако высказать свое желание он не решился. Отныне распоряжается их вожак, и его решение непререкаемо.

Проснувшись рано утром, Чакырджалы сказал Чобану, который был на карауле:

— Разбуди Хаджи.

— Слушаюсь, мой эфе.

Молча позавтракали.

— Хаджи, — сказал Чакырджалы, на этот раз без обычного обращения «дядюшка», — я думаю, нам не следует ходить в становье юрюков. Рано еще нам нос задирать, расхаживать с гордым видом: смотрите, дескать, какие мы молодцы! Сперва надо показать себя. А без этого нас и людьми-то считать не будут.

— Верно, мой эфе.

— И перво-наперво мы должны рассчитаться с Хасаном-чавушем.

— Да, мой эфе.

Послышался свист.

— Посмотри, кто там, — сказал эфе.

Хаджи встал и направился в ту сторону, откуда донесся сигнал. И сам засвистел, как было условлено. Немного погодя он вернулся с подпаском в латаной-перелатаной одежде, в чарыках [6] и в вязаном шерстяном терлике [7] . Подпасок был очень худ — кожа да кости.

— Какие новости, мой лев? — спросил его Чакырджалы.

— Здравствуй, мой эфе. Все это время я следил за чавушем.

Куда он, туда и я. А он все время бродит по деревням. Лупит крестьян. Лупит и спрашивает: «Где Чакырджалы? Где Чакырджалы?» Хаджи-эшкийа велел передать тебе: «Сейчас самое время с ним посчитаться».

— Спасибо тебе, сынок. Передай Хаджи-эшкийа поклон, — произнес Чакырджалы и, повернувшись к Хаджи Мустафе, добавил: — Парень-то совсем оборвался. Дай-ка ему пять-шесть меджидие [8] .

Глаза у подпаска заблестели, щеки зарумянились.

— Пусть погибнут все твои враги, мой эфе! — вскричал он. — Да помогает тебе Хызыр! Сам Хызыр на своем коне!

— Доноси мне обо всем, что делает Хасан-чавуш, — велел ему Чакырджалы. — Не спускай с него глаз. И Хаджи-эшкийа предупреди: пусть будет начеку.