На следующий день, после непродолжительного отдыха, Боб отправился в Библиотеку Конгресса, где пролистал оружейные журналы пятидесятых годов в поисках сведений о Лоне. Выяснилось, что тот пользовался не меньшим почтением, чем Джек О’Коннор, Элмер Кейт и другие, если так можно выразиться, интеллектуалы винтовки той золотой эпохи. Боб не нашел никаких сообщений о несчастном случае, явившемся причиной паралича, или его «смерти» в 1965 году, но после паузы начали появляться статьи Джона Томаса Олбрайта, которые регулярно публиковались в течение последующих двадцати пяти лет.

Это потребовало еще одной поездки: Уоррен, штат Виргиния, окрестности Роунока, где «погиб» Лон. Свэггеру удалось выяснить там только то, что ему уже было известно: смерть была грубо сфальсифицирована, все документы являлись поддельными, все газетные сообщения основывались на пресс-релизе из похоронного зала. Тело, естественно, кремировано, а прах развеян.

Боб не знал, что ему делать дальше. Никто не следил за ним. Никто не пытался его убить. Казалось, как только он потерял след Хью, тот потерял его след, пусть даже оставалось неясным, существует ли вообще Хью Мичум.

«Изящный стиль в прозе требует присутствия убийцы», – сказал великий русский писатель. Мы позаботимся об этом.

Я, бесспорно, убийца, но стиль в моей прозе лишился блеска, если он когда-нибудь в нем и присутствовал, после четырех десятилетий сочинения административных отчетов, которые никто не читал, публикации нескольких исследовательских работ и составления бесчисленных отчетов о проведенных операциях. Отнюдь не способствуют изяществу стиля количество ежедневно выпиваемой мною водки и произвольность функционирования моей памяти. «Говори, память!» – приказываю я ей. Она отвечает грубостью. Возникает вопрос: послужат ли воспоминания стимулом для моего закосневшего воображения, дабы написанное можно было бы читать, или же эти записи выродятся в бессвязную околесицу и полную бессмыслицу. Это было бы стыдно. Я многое могу сказать.

Ибо, хотя и будучи скверным писателем, я являюсь великим убийцей. Никогда не нажимал на спусковой крючок, но посылал сотни, даже, возможно, тысячи людей на смерть, планируя и санкционируя убийства, рейды, вооруженные нападения. Щеголяя в широкополой шляпе, с тяжелым шведским автоматом через плечо, который, правда, так ни разу и не выстрелил, я в течение года контролировал осуществление программы «Феникс» во Вьетнаме, в процессе которой убито не меньше пятнадцати тысяч человек, включая тех, кто был действительно виновен. Я занимался организацией тайных операций, в ходе которых совершались все известные человеку грехи. После этого возвращался домой и спал в теплой постели в уютном доме в Джорджтауне или Тан Сон Нхуте. Вероятно, вы правы, презирая меня. Но вы не знаете и половины правды.

Я тот самый человек, который убил Джона Кеннеди, тридцать пятого президента страны, во славу которой мною пролито столько крови. Я не нажимал на спусковой крючок, а только лишь изучил обстановку, составил план операции, подобрал людей, наделенных соответствующими способностями, снабдил их всем необходимым, определил безопасные пути отхода и сочинил для них алиби, что, как выяснялось впоследствии, стало излишним. Когда был нажат спусковой крючок, я находился рядом. После этого мой стрелок отложил винтовку в сторону, и мы тут же погрузились в траур вместе со всеми остальными, оплакивая свои жертвы. Никто не останавливал нас, никто ни о чем не спрашивал нас, никто не интересовался нами. В четыре часа мы уже сидели в баре отеля «Адольфус».

Это было, как вам, должно быть, известно, идеальное преступление. Эти шесть – а может быть, восемь или десять – секунд в американской истории изучались больше, нежели промежуток времени между тем моментом, когда Алик, бедный маленький болван, произвел первый выстрел и промахнулся, и тем, когда мой кузен произвел последний выстрел и попал. Тем не менее за все эти годы, во всех расследованиях и попытках осознать произошедшее, во всевозможных версиях, изложенных в трех тысячах с лишним книг, никому не удалось приблизиться к раскрытию нашего небольшого, в высшей степени профессионального и надежно законспирированного заговора. До сих пор.

Я сижу на своей веранде. Мне восемьдесят три года, я здоров и надеюсь прожить по меньшей мере еще двадцать лет. Передо мной простирается луг, за ним долина, подернутая багровой дымкой, лес, река. Земля, насколько хватает глаз, принадлежит мне, и ее патрулируют сотрудники службы безопасности. В большом доме позади меня слуги, белокурая любовница, шеф-повар, массажистка (и время от времени, по совместительству, любовница), спортивный зал, девять спален, банкетный зал, внутренний бассейн, самый тщательно продуманный и совершенный развлекательный центр на свете и целый комплекс средств связи в реальном времени, с помощью которых я управляю своей империей. Все это – результат хорошо оплачиваемой и плодотворной деятельности. Я стою больше, чем несколько небольших стран, вместе взятых.

Спустя пять десятилетий в мою жизнь вошла опасность. Угроза разоблачения, отмщения и гибели. Поэтому я сижу здесь, нежась в теплых лучах солнца, за столом, на котором лежат юридические документы и стоит стакан с шариковыми ручками, и пишу собственную историю. В любой момент в течение нескольких следующих дней может раздаться телефонный звонок, и мне скажут, усугубилась ли угроза или исчезла вовсе. Но поскольку я привык завершать начатое, то постараюсь закончить эту рукопись, каким бы ни стал исход разворачивающейся драмы. Если мою работу не прервет пуля, рукопись будет храниться в сейфе. Возможно, когда я умру, она обнаружится и не оставит камня на камне от всех бытующих ныне версий событий пятидесятилетней давности. Возможно, она исчезнет, брошенная в печь, подобно санкам Гражданина Кейна [33] . Это не в моей власти, и, следовательно, меня не волнует. Я знаю только то, что впервые предаю эту историю бумаге. Говори, память.