Шрифт:
На Марка набросились всей гурьбой. То ли он окончательно утратил веру в себя, то ли братва действительно казалась ему нечистой силой, так или иначе, сопротивления практически не было. Его скрутили, поставили на колени, прижали животом к шконке, кто-то схватил швабру…
Лукомор остановил этот шабаш в самый последний момент, и Сколков с убитым видом вернулся на место. Глаза воспаленные, красные, по щекам текут слезы, в носу хлюпают сопли…
– Ты не мент и даже не «мусор». Ты – полное фуфло, – презрительно фыркнул Елецкий. – Одинцов – да, Одинцов – мент. Его не запрессуешь, он до последнего стоять будет… Он здесь, недалеко, в «бэсовской» камере. Хочешь с ним поговорить?
Сколков опустил голову в медленном кивке. Он хотел в камеру к ментам, его не пугал разговор с Одинцовым. Он, казалось, готов был признаться в чем угодно, лишь бы вырваться из ада, в котором оказался.
– Поговоришь. Если мне все скажешь. Если нет, останешься здесь. На всенощную. А под утро повесишься… Я не шучу.
– Что говорить? – пролепетал Сколков.
– Ты знаешь, кто такой Татарин?
– Ну, я с ним не пересекался, он по другой линии…
– Что вы должны были с ним сделать?
Сколков провел пальцем по своему горлу.
– Как с Веселым?
– Я не знаю Веселого, мы с ним не решали, его без нас сделали. Если бы Татарин не слинял, и его бы без нас сделали…
– Кто бы сделал?
– Ну, есть люди…
– Только не говори, что ты не знаешь этих людей! – Лукомор посмотрел на Сколкова глазами Вия. В этих глазах не было угрозы, только приговор.
– Семен его зовут! – не выдержал Марк.
– Фамилия?
– Нестроев.
– Где живет?
– В Бочарове у него дом… Улица Железнодорожная… Он сам из Бочарова…
– С Никиткиным знается?
– Да, конечно. Они еще со школы знакомы…
– Даже так?
– Семен у Леонида Афанасьевича еще со школы в «шестерках» ходил. Мне сам Леонид Афанасьевич сказал, что нет у него преданней человека, чем Семен.
– Зачем он тебе это сказал?
– Ну, этот Семен со странностями.
– Например?
– Леонид Афанасьевич предлагал ему бизнес, положение в обществе, а он не захотел. Дом у него так себе, одевается, как чушок, машина стремная, обычная «Каптива»… И дружки у него такие же зачуханные…
– Что за дружки?
– Я не знаю, я с его дружками не бухал.
– А кто бухал?
– Ну, Семен и бухал.
– Одинцов каких-то «бухарей» завалил?
– Чего не знаю, того не знаю, меня уже «закрыли», когда это было.
– А кто знает? Кто Одинцова мог подставить?
– Ну, не знаю…
– А меня кто подставил?
– Ну, через Семена все шло, – вздохнул Сколков.
– А ему кто отмашку дал?
– Ну, не знаю…
– Чего ты не знаешь? Все ты знаешь! – разозлился Лукомор.
– Ну, может, Никиткин…
– Так и скажешь, что Никиткин!
– Кому скажу? – захлопал глазами Марк.
– Следователю скажешь!
– Так не ставил мне Никиткин задачу. Семен ставил. Он подъехал ко мне, сказал, что нужно сделать.
– А ему кто задачу ставил?
– Ну, понятно кто! Но я же не видел, не слышал…
– Разберемся, – успокоился Лукомор. – С Семеном твоим разберемся. Возьмем его и разберемся. Если он расколется, твое счастье. Если нет, мы с тебя не слезем…
Лукомор записал адрес, поднялся и вышел из камеры. В тот же час Марка перевели в камеру для «бэсов», к Одинцову.
Глава 18
Шов действительно разошелся, и пришлось возвращаться в больницу. Юля заставила это сделать. Сначала она «села на уши» самому Грише, затем принялась за Ожогина. Впрочем, Юра даже не сопротивлялся.
Рану обработали, подшили, наложили повязку, а больного закрыли в палате. Юля лично взялась охранять Кустарева, но удержать его не смогла.
Ожогин сработал четко – грамотно устроил засаду и гладко, без эксцессов повязал Ивана с его дружком. Оказывается, они ездили в больницу, за машиной Каштановой. Сначала женщину к себе в дом заманили, а затем и машину ее пригнали. Зачем они это сделали, предстояло выяснить.
Ожогин отправил задержанных в управление, где их раскидали по камерам. Кустарев нашел Юру в помещении для допросов. Тот усмехнулся, глянув на него, дескать, какой неугомонный, но ничего не сказал. Жестом показал на свободное место за соседним столом и приступил к допросу: