И как можно быть уверенным, что Ельцин сдержит своё обещание провести в ближайшем будущем справедливые парламентские и президентские выборы? Ведь это потребует от него, как минимум:

• отказаться от своих слов о том, что все депутаты, не перешедшие на его сторону во время кризиса, являются членами «кровавого фашистско-коммунистического» заговора, — слов, прозвучавших зловещим эхом сталинского террора 30-х гг., выросшего из обвинений в «правотроцкистском заговоре»;

• освободить из тюрьмы политических оппонентов;

• отменить запрет на деятельность оппозиционных партий и движений, включая крупнейшую в России коммунистическую партию;

• прекратить преследование его многочисленных противников и критиков по всей стране;

• снять ранее введённые запреты в отношении средств массовой информации;

• предоставить оппонентам свободный доступ к национальному телевидению, откуда почти 90% российских избирателей черпают информацию (то, чего он не сделал в апреле 1993 г., перед референдумом, и теперь, во время противостояния с парламентом);

• позаботиться о том, чтобы новый закон о выборах, над проектом которого работает назначенная им комиссия, был максимально справедливым;

• восстановить Конституционный суд в той форме, чтобы он являлся хотя бы минимальной гарантией соблюдения закона в ходе избирательной кампании.

Но даже если Ельцину удастся соблюсти весь этот политический этикет, ему явно не свойственный, что он будет делать, когда власти на местах, настроенные в подавляющем большинстве оппозиционно его сентябрьскому конституционному перевороту, откажутся проводить новые выборы и выполнять его указы на своей территории? Это сценарий новой гражданской войны и дальнейшего распада ядерной России. Политический раскол в армии только усугубляет картину.

Втянув армию и другие силовые структуры в свой конфликт с парламентом, Ельцин фактически сделал их судьями, определяющими политическую судьбу России. Интересно, как он собирается уменьшать эту роль, сводить её до задач, выполняемых армией в демократическом обществе? И, учитывая специфический американский интерес, собирается ли он сокращать и без того большую роль армии в российской внешней политике?

Зачем вообще надо было подвергать едва оперившуюся российскую демократию такому большому риску? С точки зрения Ельцина, парламент, ставший средоточием реакционеров-коммунистов и фашиствующих националистов, представлял собой непреодолимое препятствие на пути рыночных и демократических реформ и являлся причиной всё углубляющегося кризиса. Это обвинение привычно подхватила американская пресса, в большинстве своём не только ничего не знающая про этот российский парламент, но и путающая его с советским аналогом образца 1989 г. Но даже если этот парламент был так плох, как утверждает Ельцин, неужели то, что он сделал, было лучше? Почему нельзя было просто подождать до 1995 г., когда срок полномочий этого парламента подойдёт к законному концу?

Конечно, в руководстве, составе и недавнем поведении главного российского законодательного органа было мало привлекательного, но его история заслуживает внимания. Это тот самый парламент, который был избран в результате первых свободных выборов в 1990 г., который бросил вызов Горбачёву и КПСС, сделав Ельцина своим первым председателем. Это тот самый парламент, который сделал Ельцина в июне 1991 г. всенародно избранным президентом, приняв соответствующую поправку к конституции; который предоставил ему убежище в своём Белом доме во время путча в августе 1991 г.; который ратифицировал подписанный Ельциным договор об отмене СССР в декабре 1991 г. и который позволил ему в течение года управлять страной с помощью указов.

По причинам, остающимся неясными до сих пор, и вопреки советам ведущих российских специалистов по рыночной экономике, Ельцин остановил свой выбор на мерах, известных под названием «шоковой терапии». К концу 1992 г. эти меры привели к обнищанию большинства российских семей, к установлению в экономике законов «дикого капитализма» и к невиданным масштабам спекуляции государственной собственностью и природными ресурсами. Они также сделали невозможным всякий консенсус в вопросе о посткоммунистическом будущем нации и тем самым лишили Ельцина поддержки в парламенте и в политических кругах вообще.

По мере нарастания социальных проблем, экстремисты с обоих концов политического спектра стали проявлять всё большую активность, тесня центристов и побуждая лидеров исполнительной и законодательной ветвей власти отказываться от компромиссов. Извечный российский политический вопрос «Что делать?» уступил место другому: «Кто виноват?». Не парламент и не советская конституция, а именно эти, произрастающие из самой глубины российской почвы, реалии лежали в основе кризиса страны, и они неминуемо нашли бы отражение и во вновь избранном законодательном органе.

Но и Ельцину есть за что ответить перед судом истории. Его высочайший долг как первого российского всенародно избранного президента был в том, чтобы продемонстрировать и попытаться привить навыки демократии (на практике, а не на словах) своей нации, просторы которой ещё не покинули древние демоны деспотизма. Ему выпало возглавить нацию, уже измученную и натерпевшуюся от потерь — потери своей страны в 1991 г. и своих жизненных стандартов в 1992 г. — и он должен был привести её к социальному консенсусу и политическому компромиссу, а не к новой конфронтации, способной только обострить её проблемы и усилить антилиберальные, антизападные, антисемитские настроения.