Привычное и закономерное для сталинского времени вмешательство ЦК ВКП(б) в эту дискуссию закончилось тупиковой ситуацией. Не найдя ничего лучшего, руководство заклеймило обе группировки историков. Первая была обвинена в великодержавном шовинизме и отнесена к «школе Милюкова». Вторая — в «очернении всей истории России» и причастности к «школе Покровского». Проблема была отложена на неопределённое время.

Однако вполне логичной реакцией на подобные споры в конце войны стала реанимация в интеллигентской среде имперского сознания. И вот уже освобождение Красной Армией оккупированных территорий расценивалось как уникальная возможность «завершить дело собирания воедино всех русских земель, русских племен» и тем самым исправить ошибки Екатерины II и Александра! В январе 1945 года Г. Александров посылает Жданову копию анонимного письма, полученного им из Президиума АН СССР. Он сопровождает документ примечанием: «Письмо представляет известный интерес для характеристики настроений некоторых историков»{61}.

Само письмо напоминало листовку: «Наступил исторический час. История представила возможность завершить начатое Иваном Калитой ДЕЛО СОБИРАНИЯ воедино всех РУССКИХ ЗЕМЕЛЬ, РУССКИХ ПЛЕМЕН <…>. Именно поляки и немцы в XIX и начале XX вв. усиленно раздували, фальсифицируя историю и литературу, сепаратистское движение, “украинизм” как идею отдельной нации, языка и государства. И работа их дала свои результаты в виде требований “Самостийной Украины” в виде “петлюровщины”, “скрыпниковщины”, “бандеровщины”. Этот очаг заразы, этот гнойник надо лечить радикально, пока не поздно <…>. Просим не называть галичан и угрорусов “украинцами”, а называть “русскими” или “русинами”, а В. Галицию и Закарпатье — Галицкой Русью и Закарпатской Русью. Русский Галичанин»{62}.

Однако уже не анонимный преподаватель кафедры истории СССР МГУ — С.К. Бушуев — в письме Жданову от 12 мая 1945 г. просил помощи и указаний по ряду теоретических вопросов истории СССР. В частности, он «удивлялся» тому, что за последние два года некоторые преподаватели стали меньше обращать внимания на освещение истории отдельных народов СССР, особенно истории северокавказских народов. В частности, истории борьбы горцев за независимость под руководством Шамиля. Имел место и отход от «замечаний тт. Сталина, Жданова, Кирова по поводу конспекта учебника по истории СССР». Почему, спрашивал автор письма, в нашей пропагандистской печати весьма мало статей о советском патриотизме, в котором, по Сталину, «гармонически сочетаются национальные традиции народов и общие жизненные интересы всех трудящихся Советского Союза?»{63}.

Впрочем, перед нами характерный для того времени перестраховочный шаг: Бушуев, известный своими великорусскими пристрастиями в историознании, в этой форме корректирует свои позиции по итогам совещания историков 1944 года и в связи с критикой Ждановым Александрова, потакавшего историкам великодержавного замеса.

Очевидное противоречие сложилось и после переоценки прогрессивности или реакционности национально-освободительных движений различных народов СССР. Если завоевание царской Россией Средней Азии и Кавказа явилось для народов этих территорий «наименьшим злом» или «абсолютным благом», то все национально-освободительные войны и восстания этих народов против завоевателей уже никак не могли считаться национально-освободительными и прогрессивными, какими они признавались вплоть до 1950 года.

Однако это противоречие разрешалось уже не «диалектическими фразами» о том, что прогрессивный характер присоединения Казахстана к России не исключает прогрессивности национально-освободительной борьбы казахов против колонизаторской политики царизма{64}, а объявлением этих национально-освободительных движений реакционными, а в ряде случаев и инспирированными иностранными государствами.

Сначала реакционными были признаны войны Шамиля{65}, затем национально-освободительные движения султана Кенесары Касымова в Казахстане{66}. В постановлении Президиума АН СССР от 20 сентября 1950 года по вопросу о работе Института истории говорилось, что «в работе по изучению и описанию фактов богатейшей истории народов СССР <…> необходимо постоянно иметь в виду гениальное указание т. Сталина о том, что историю нельзя ни улучшать, ни ухудшать»{67}.

Разумеется, в итоге этого стремления — «не улучшать и не ухудшать» историю — и Андижанское восстание, и восстание в Южной Киргизии в 70-х годах XIX века так же, как и роль «Алайской царицы» — Курманджан, и восстание 1916 года стали считаться антирусскими и реакционными. Огульное охаивание национально-освободительных движений имело целью искоренение среди народов СССР симпатий к национальным героям, возглавившим восстания против власти в дореволюционный период.

В ходе эволюции советского строя эти традиции в более сглаженных формах были продолжены советско-партийным руководством, идеологической системой советского строя. В уже упомянутом 1972 году предпринимается масштабная акция по «обузданию» национальных историографии и историков.

В Армении для этого был избран А. Мнацакян и его книга «Ленин и решение национального вопроса в СССР» (Ереван, 1970). Автора осудили за ошибочное освещение вопроса о возникновении наций и одностороннее подчеркивание национального момента в ущерб классовому и интернациональному.

В Грузии в опалу попали А. Менадзе, написавший работу «Некоторые вопросы развития грузинской национальной государственности» (Тбилиси, 1970), и У. Сидамонидзе за исследование «Историография буржуазно-демократического движения и победы социалистической революции в Грузии» (Тбилиси, 1970). Первый секретарь республиканского ЦК Компартии Мжаванадзе обвинил этих авторов в неправильной трактовке национального вопроса и неисторическом подходе к деятельности меньшевиков и национал-уклонистов Грузии. В 1972 году в постановлении ЦК КПСС «О недостатках и ошибках в деятельности Тбилисской организации КП Грузии» отмечены «проявления националистических настроений», «любование стариной», «неоправданное восхваление царей, полководцев, деятелей церкви», вообще «антиисторизм».

В Азербайджане партийному разносу со стороны Алиева подвергся В. Шушинский, который в книге «Шуша» (Баку, 1968) «не раскрыл интернациональные идеи совместной борьбы азербайджанского и армянского народов за социальное и национальное освобождение».

В Киргизии резкая критика раздалась в адрес К. Нурбекова за монографию «Возникновение киргизской советской национальной государственности» (Фрунзе, 1965) и второй том «Истории государства и права Киргизской ССР» (Фрунзе, 1970). Республиканское совещание идеологических работников осудило историка за пересмотр утвердившейся в киргизской историографии оценки — пересмотр, выразившийся в «оправдании буржуазных националистов, пытавшихся использовать в корыстных целях естественное стремление киргизского народа к реализации своего права на самоопределение и создать в 1922 году искусственное административно-политическое образование — так называемую Горную область». К. Нурбе-ков, по мнению партийных руководителей, посмел выдать этот акт за выражение интересов трудящихся масс, представить в качестве этапа на пути оформления автономии киргизского народа. Хотя это была «националистическая затея, которая принесла несомненный вред, обострив родовую борьбу и затруднив национальную консолидацию киргизов»{68}.