Шрифт:
— Я был слишком неосторожен на вершине, — озабоченно заметил Колоброд. — Думал о знаке, оставленном Гэндальфом, и забыл об опасности. Сами Всадники видят мир иначе, чем мы. Но зато прекрасно видят их кони и другие твари, которые служат Черным. Но и без того Всадники способны уловить наши тени, а в темноте видят намного больше нашего. В ночи они опасней всего. И в любое время дня и ночи они прекрасно чуют живую кровь и ненавидят ее. Есть у них и другие чувства. Мы и то почувствовали их приближение, а они чуют нас намного острее. К тому же, — добавил он, понизив голос, — их притягивает Кольцо.
— Выходит, спасенья нет? — жалобно спросил Фродо. — Если мы пойдем, они заметят нас, а если останемся, сами притянем их к себе?
Колоброд положил руку на плечо хоббиту.
— Надежда все–таки есть, — ободряюще сказал он. — Ты не один. Вот и дрова — добрый знак. Укрытие здесь неважное, обороняться трудно, но огонь заменит нам и то, и другое. Саурон даже огонь может приспособить для худых дел, но Всадники огня не любят, а тех, кто им владеет, — боятся. Огонь — наш верный друг в этих глухих местах.
В самом укромном месте лощины путники развели костер и приготовили еду. Под вечер захолодало. Все сильно проголодались, но ужин был скудный. Впереди их ждали пустынные земли, куда, кроме птиц и зверей, не забредал никто. Следопыты проходили здесь, но и они не останавливались, да и мало их было. Иногда из северных отрогов Мглистых Гор забредали тролли, и только на Дороге можно было встретить редких путешественников — чаще всего Гномов, идущих по своим делам. Ни помощи, ни доброго слова ждать от них не приходилось.
— Еды нам не хватит, — озабоченно сказал Фродо после ужина. — Хоть мы и экономим, а нынче ужин — и вовсе насмешка какая–то, а все ж на две недели не хватит.
— Еду добыть можно, — ответил Колоброд. — Ягоды есть, коренья, травы съедобные. При особой нужде я охотиться могу. До зимы с голода не помрем. Однако еду добывать — дело долгое, а нам спешить надо. Придется подтянуть ремни. Не беда. Думайте о столах в доме Элронда. Там наверстаем.
Холод, пришедший вместе с темнотой, начал донимать их. Небо прояснилось и теперь наполнялось холодными мерцающими звездами. Хоббиты придвинулись вплотную к огню, закутавшись во все одеяла, какие были с собой. Колоброду холод был, видимо, нипочем. Он сидел на корточках чуть в стороне, в своем плаще, задумчиво покуривая трубку.
Пала ночь. Свет костра стал ярче, и тогда Колоброд принялся рассказывать разные истории, отвлекая закоченевших хоббитов от мрачных мыслей. Он знал великое множество легенд и преданий о делах давно минувших, об Эльфах и Людях, о добрых и злых Древнейших Днях. Хоббиты слушали разинув рты и только диву давались, сколько он знает всего и откуда узнал об этом.
— Расскажи о Гил–Гэладе, — улучив минуту, когда закончился рассказ об эльфийских княжествах, попросил Мерри. — Ты помнишь еще что–нибудь из той баллады, которую Сэм вспомнил?
— Конечно, помню, — отвечал Колоброд. — И Фродо должен помнить, она ведь нас близко касается.
Мерри удивленно взглянул на Фродо. Уставившись в огонь, тот медленно проговорил:
— Гэндальф рассказывал мне немного. Гил–Гэлад был последним из великих эльфийских королей Среднеземья. Гил–Гэлад, по–эльфийски, — Звездный Свет. С другом эльфов, Элендилом, они отправились…
— Не надо! — вдруг перебил Колоброд. — Не стоит вспоминать об этом здесь, когда опасность близко. Вот будем в Дольне, услышите эту историю всю, целиком.
— Тогда давай еще о Древнейших Днях, — потребовал Сэм, — Про Эльфов, только давно, когда они еще были в полной славе. Хорошо бы про Эльфов, а то темно так вокруг…
— Ладно. Я расскажу вам историю о Тинувиэль, — решил Колоброд. — Не всю, конечно, это долго, а так, вкратце. Настоящую историю в этом мире никто уже, кроме Элронда, не помнит, а конец ее и вовсе неизвестен. Это красивая, хоть и печальная история. Впрочем, все древние истории Среднеземья печальны, но они делают сердца лучше и поднимают дух.
Он помолчал, сосредоточиваясь, а потом начал нараспев:
Был зелен плющ, и вился хмель, Лилась листвы полночной тень, Кружила звездная метель В тиши полян, в плетенье трав. Там танцевала Лучиэнъ; Ей пела тихая свирель, Укрывшись в сумрачную сень Безмолвно дремлющих дубрав. Шел Берен от холодных гор, Исполнен скорби, одинок; Он устремлял печальный взор Во тьму, ища угасший день. Его укрыл лесной чертог, И вспыхнул золотой узор Цветов, пронзающих поток Волос летящих Лучиэнь. Он поспешил на этот свет, Плывущий меж густой листвы; Он звал — но слышался в ответ Лишь шорох в бездне тишины, И на соцветиях травы Дрожал под ветром светлый след На бликах темной синевы, В лучах бледнеющей луны. При свете утренней звезды Он снова шел — и снова звал… В ответ лишь шорох темноты. Ручьев подземных смех и плач. Но хмель поник, и терн увял. Безмолвно умерли цветы, И землю медленно объял Сухой листвы шуршащий плащ. Шел Берен через мертвый лес, В тоске бродил среди холмов, Его манил полет небес И дальний отблеск зимних гроз… В случайном танце облаков Он видел облик, что исчез, В извивах пляшущих ветров Он видел шелк ее волос. Она предстала перед ним В наряде солнечных огней. Под небом нежно–голубым, В цветах оттаявшей земли; Так пробуждается ручей, Дотоле холодом томим, Так льется чище и нежней Мотив, что птицы принесли. Она пришла — и в тот же миг Исчезла вновь… Но он воззвал: — Тинувиэль! — И скорбный клик Звучал в лесах и облаках… И светлый рок на землю пал, И светлый рок ее настиг, И нежный свет ее мерцал, Дрожа, у Берена в руках. Он заглянул, в ее глаза — В них отражался путь светил, В них билась вешняя гроза… И в этот час, и в этот день Несла рожденье новых сил Ее бессмертная краса. Свершилось то, что рок сулил Для Берена и Лучиэнь. В глуши лесов, где гаснет взор, В холодном царстве серых скал, В извивах черных рудных нор Их стерегли моря разлук… Но миг свиданья вновь настал, Как рок сулил; и с этих пор На том пути, что их призвал. Они не разнимали рук.