— С передовыми частями Красной Армии в бой не вступать, — рассуждал вслух Вершигора.

— От партизан отличать по погонам, — подсказал нач-штаба.

— Воспользуемся и этим документом. Вызывай нашего интенданта, — приказал командир.

Я ушел передать приказание. Через несколько минут помпохоз пришел в штаб. Мало кто знал, о чем они говорили. Только вскоре здание школы было оцеплено часовыми. Туда привезли пять швейных машин, доставшихся нам в числе трофеев.

Ни с того ни с сего в ротах проводились строевые смотры. Помпохоз Федчук лично проверял внешний вид партизан. Он был придирчив, давал нагоняй неряхам и строго-настрого приказал, чтобы к вечеру каждый имел иголку с ниткой и две пуговицы в запасе.

— Солдату положено иметь иголку, — то и дело басил помпохоз.

Партизаны удивленно переглядывались, пожимали плечами.

— Как перед смертью. Еще бы приказали чистое белье надеть…

— Этот Федчук оказался придирой хуже Павловского, а еще прикидывается тихоней, — бурчали после смотра ребята, но приказание постарались выполнить: побрились, постриглись, привели одежду в порядок, раздобыли иголки и пуговицы.

Как только покинули Кукурики, вперед умчался эскадрон Ленкина. За ним Федчук с нагруженными санями. Обгоняя колонну, проскакал Вершигора со штабом.

— Не пойму, что это наше начальство стало таким беспокойным, — удивлялся разведчик Журов. — Не иначе как снова бой.

Скоро все прояснилось. Начальство встретило нас в лесу. Здесь же стояли хозяйственные повозки Федчука.

— Командир разведроты, сколько у вас офицеров, сержантов и солдат в отдельности? — спросил Федчук.

Я ответил.

— Получайте погоны и чтобы на первом же привале все пришили, — сказал помпохоз, вручая мне три свертка с погонами.

Так вот в чем дело! Значит, в школе весь день на машинках строчили погоны. Как выяснилось, для этого пошли в ход почти все грузовые десантные мешки защитного цвета, а для кантов использовали кумачовый плакат, который чудом сохранился в обозе третьего батальона.

Командование прибегло к хитрости. Из партизан в одну ночь мы превращались в армейскую часть. Бойцы поняли намерения командира и старательно прикрепляли самодельные погоны на шинели, кителя и на штатское пальто. Прикрепил и я погоны с двумя просветами и майорской звездочкой величиной на четверть погона. Звание майора мне присвоили еще в октябре 1942 года, но в отряде меня все называли по-прежнему «капитаном».

Скоро мы полностью оценили замысел командира. Не только местные жители и националисты, но и гитлеровцы принимали нас за передовую часть Красной Армии. При встрече с нами в рядах врагов возникала паника, а местные жители с радостью встречали первых вестников освобождения, помогали во всем. Именно с их помощью нашим разведчикам удавалось добывать нужные сведения о противнике. И только через полмесяца, в Польше, гитлеровцы поняли, что имеют дело не с регулярными частями. Им хорошо были известны методы боевых действий ковпаковцев…

В первую же ночь мы обновили погоны. Соединению предстояло форсировать железную дорогу Ковель—Хелм. Кавэскадрон и разведрота без особого труда захватили переезд у села Подгородно на перегоне Рудня—Любомль. Третий батальон выставил заслоны в обе стороны от переезда и перекрыл железную дорогу. Колонна начала пересекать «железку». Несколько минут спустя слева со стороны Ковеля подошел воинский эшелон. Подорвав паровоз, партизаны ввязались в бой с гитлеровцами.

Вскоре и справа со стороны Любомля появился эшелон с войсками. Там тоже начался бой. Переезд, по которому проходила колонна, оказался под перекрестным огнем гитлеровцев, стрелявших с обоих эшелонов.

— Рысью!

— Не задерживаться! — торопили ездовых Вершигора и Войцехович, оставаясь на переезде и пренебрегая опасностью.

Вдруг на самом переезде упала лошадь, затем другая. Сани загородили проезд. Получился затор. Кто-то вскрикнул, видимо, раненый. Прискакал Бакрадзе и начал наводить порядок.

— Быстро, быстро… Подводу в сторону, — выкрикивал он.

Партизаны отстегнули убитых лошадей, стащили их с насыпи, затем впряглись в груженые санки и потащили через переезд. Движение возобновилось.

Бакрадзе стегнул плеткой коня, намереваясь догнать роту. Но конь вздрогнул всем телом, жалобно заржал и начал валиться на бок. Давид еле успел выскочить из седла, как его любимый Бельчук рухнул на землю…

Бой заслонов был в разгаре. Вершигора заметил, что рота справа попала под сильный пулеметный и автоматный огонь, залегла и вступила в перестрелку с гитлеровцами. В это время к переезду подошел пятый батальон.

— Вася, бросай на помощь заслонам роты пятого, — крикнул Вершигора.

Войцехович встретил капитана Шумейко, вступившего в командование батальоном после ранения Платона Воронько, и приказал вести подразделения в бой.

— Пятый батальон, к бою! — подал команду Шумейко.

Бойцы, казалось, не слышали команды: прижались в санях и подвода за подводой пролетали мимо комбата.

— Командиры рот, прошу, наведите порядок в своих подразделениях! — надрывался Шумейко.

Видя, что и ротные не в силах навести порядок, комбат схватил под уздцы лошадей первой попавшейся упряжки и остановил их. Движение вновь застопорилось. Из саней, как куропатки, посыпались бойцы. Шумейко выхватил из кобуры пистолет, выстрелил вверх, выкрикнул «За мной!» и бросился в сторону боя. Несколько десятков бойцов последовали за комбатом. Но тут кто-то истерически закричал: «Бронепоезд!» Это подхлестнуло растерявшихся бойцов. Они сбились в кучу, табуном перемахнули через железнодорожную насыпь и, под сильным пулеметным и автоматным огнем противника, пустились вдогонку за колонной. Шумейко и командир роты лейтенант Попов, беспомощные, остались в окружении горстки бойцов.