Спасаясь от воды, я вскочил на возвышение, на какой-то ларь и схватился за слабенькую, тоненькую какую-то мачту... По-видимому за флагшток. Мне было все равно, за что хвататься.

Вихреобразный, кружащий у меня над головой циклон, свивая эти холодные струи, спускал их мне за порот... Странное ощущение. Как если бы тебя толкнули под водосточную трубу.

М даже не отворачивался, не уклонялся: вода текла уже мне под рубаху, и холодные острые струйки попадали в лицо...

В море было безлюдно: нигде ни дымка, ни мачты. Да и видимость была плохая... Еще вчера, хотя вчера погода была хорошей, не видел я ни островка, ни мыса. Ни рыб, пи дельфина. Никаких признаков берега.

Яуже подумал, мы выходим в открытый океан...

А тут еще этот шторм. И вода, и ветер, и эти волны, и горы дождя пополам с ветром... Вода, летящая через всю палубу.

Но, может быть, все это видел только я, нечаянно вылезший сюда наверх в этот ранний час. Скорее всего, обо всем, что делалось в это время здесь, на палубе, вовсе не догадывались пассажиры, сидящие в теплом чреве корабля. Как не догадывались и мои товарищи, живущие со мной в одной каюте. Когда я выходил, они говорили про какие-то свои дела.

Нелегко было бы сейчас их вытянуть наверх, на эту скользкую, мокрую, исхлестанную ветром палубу, оттуда, из уютных, теплых отсеков. И я бы тоже не мог на ней появиться, если бы не этот фронтовой мой плащ. Резиновый, блестящий, совершенно не пропускающий воду, похожий на гладкую дельфинью тушу, немецкий трофейный плащ.

Неудивительно, что один я вышел поглядеть, что делается теперь в море,— в то время как другие все сидели в каютах или лежали на койках, под одеялами... Ябы тоже не вышел, но уж очень я боялся пропустить что-нибудь интересное. Тем только все и объясняется.

Ястоял и выжидал момент, когда мог бы обогнуть хлюпающий бассейн, и думал только, как побыстрее попасть в каюту. Плащ был короткий, и коленки у меня давно были мокрые.

Ядержался за штангу и собрался перебежать расстояние до двери, ведущей в пассажирский отсек. В этот именно момент налетел вихрь, и одновременно с этим новым сильным порывом-рывком ветра я почувствовал, как кто-то больно ударил меня в плечо и затылок. Яиспугался, и отскочил, и сразу схватился зато место, куда меня ударили. Ятотчас почувствовал у себя под рукой что-то крепкое, вцепившееся в плечо... Какой-то ком — плотный и теплый.

Даже не в плечо, а в шею и волосы.

Яс трудом отодрал это от себя и стал рассматривать то, что оказалось у меня в руках, что-то белое с сизым... Какой-то рассыпающийся, ни на что не похожий мокрый взъерошенный ком, растрепанные, торчащие во все стороны перья.

Схватившись за это обеими руками, еще сам не веря, не понимая, как надо держать, я приблизил к глазам и увидел в своих руках совсем уж что-то странное — чьи-то поднятые вверх лапы. Снизу, из- под большого пальца моего, глядел теплый живой зрачок.

Яперевернул то, что держал в руках, только теперь сообразив, что держу я неправильно, и, взяв этот комок как следует, сжав его сильнее, я заглянул вниз, на лапы. Мне показалось, когда еще лапы эти были вверху, что на одной лапе был какой-то предмет, что-то круглое, тускло светящееся.

Янагнулся взглянуть на ту лапу.

Да, действительно. Кольцо. Даже надпись. Яповернул широкий светлый ободок вокруг чешуйчатой темной лапки. «Г отланд».

«С Готланда...» — мелькнуло у меня в голове... Мы проходили как раз близко от этой земли — острова,

принадлежащего Швеции.

Ятак и подумал, что, должно быть, это с тех островов, оттуда, должно быть, улетел он. Только накануне было сообщение в газете. Полигон там собирались открыть... Ах, это не на Готланде, я спутал,— на Гельголанде! Но — повсюду сейчас стреляют...

Яопять спохватился, увидев, что я все еще крепко сжимаю в руках птицу. Ядумал, она улетит. Понемножку я освободил ей голову, а потом, посадив на рукав, совсем снял с нее руку... Она лепилась, прижималась ко мне, и я сообразил, что она никуда не улетит, потому что лететь ей некуда. Что я сам ей куда менее страшен, чем бушующий вокруг, разъяренный живой океан...

Чтобы нам не быть смытыми, я держался за все, что попадалось на пути, и достиг двери салона. Вода, ударив о стенки бассейна, нахлестнула еще раз... Наконец мы добрались. И сразу—как только закрыл я за собой дверь — стало тихо, гул в ушах прекратился.

Спустившись вниз по железной лесенке, пройдя полутемный коридор, я вбежал в каюту.

Каюта у нас была тесная, узенькая, но помещалось в ней нас четверо. Каюта на четыре лежака. Ныл в ней еще небольшой шаткий столик и маленькая приставная лестница-стромяночка, чтобы взбираться наверх. Тому, чья постель была на втором этаже. И еще: маленькое круглое окошечко иллюминатора, которое плохо закрывалось или мы не умели его закрывать, поэтому в каюте у нас все время была вода.