А пароход наш — вернее, теплоход — был большой. Принадлежал он Германии и считался собственным судном Гитлера. Теперь он был сильно переделан, перестроен.

Вчера мы стояли в Стокгольме. Из Стокгольма мы отправлялись уже; поздно, ночью, и, не дождавшись, пока отойдем, легли спать. Ночь всю мы были и открытом море, и сегодняшнее утро гоже. На все время не показалось ни одного островка, да и пароходов встречных тоже больше уже не попадалось...

Мои товарищи, когда я вошел в каюту, не знали, что такое я им принес. Пока я стаскивал с себя плащ, я рассказывал, откуда взялся в нашей каюте столь неожиданный гость...

Один из моих товарищей, татарин из Казани, впервые ехавший смотреть Европу и впервые путешествующий теплоходом в море, обеими руками держал птицу и с удивлением поворачивал ее из стороны в сторону, рассматривая это не просохшее еще, пестрое, пестро-пернатое — необычное

— топорщащееся создание.

Так ее растеребило, бедную, что нельзя было понять, что это такое в руках. Какой-то пук перьев!

— Ты посмотри,— сказал я, укрывшись за шкафом и надевая на себя что посуше.— Я там кольцо видел...

Но он не мог найти никакого кольца, и, пока сообразил, где что надо искать, я развесил мокрые штаны и рубаху, отобрал у него мою птицу и, прижав к себе к коленям, положил ее на бок. Повертывая довольно свободно посаженное на лапке толстое алюминиевое кольцо, я наконец разобрал эту надпись. «Holland».

Почему вначале прочел я по-другому? Откуда взял я, что это Готланд? Ясно же, кажется, тут сказано — «Hoi — land». И я знаю, что это такое. Это— Голландия. Нидерланды! Низкая земля, страна, лежащая ниже уровня моря... Я еще это в школе, в младшем классе, знал. Мы читали — в первой еще книге — о голландском мальчике, который спас свою родину. Этот паренек, увидав дырочку, через которую сочилась вода в плотине, отделяющей страну от моря, заткнул ее пальцем. И так, весь посинев, он держал и плотину и море, пока не прибежали люди, не сменили его, не укрепили дамбу. Я очень долго помнил про этого хорошего мальчика...

Значит, и эта странная гостья, так неожиданно, в столь ранний час прибитая к нам непогодой,— из Голландии... Кроме всего, она окольцована. На кольце проставлен еще и год и номер.

А мы как раз плыли в Голландию...

Язакрыл иллюминатор и посадил птицу в наше единственное маленькое окно... Так она и сидела, небольшая, растрепанная, в белом светлом круге окна.

В первое время никаких собственных планов по отношению к птице у меня не было. Что с ней дальше делать? Выпустить сейчас или оставить ночевать и выпустить потом, когда она немного придет в себя и погода улучшится?.. Будь это какая-нибудь обыкновенная, какая-нибудь простая птица, но это кольцо на лапе...

Многочисленные сомнения стали теперь одолевать меня. Япросто рад был ей и жалел, не мог понять, как это ей, такой истерзанной, такой настрадавшейся, удалось прибиться к кораблю. Не упасть в море.

Она сидела в иллюминаторе и поводила головой, понемногу успокоившись, отдыхая. И это было неожиданно и очень красиво. Хотя вид ее был все еще жалок, но шейка у нее была гордая... Ни один человек на всем теплоходе, кроме четверых нас, про нее пока еще не знал. Это была наша тайна.

Мы налили ей воды и долго решали: кормить — не кормить хлебом. Мы совершенно растерялись, не знали, чем надо кормить... Потом мы накрошили ей каких-то крошек. Но она ничего не ела.

Мы плыли все тем же Балтийским морем.

Корабль наш все еще покачивало. К полудню большие полны немного улеглись, стали пониже и поменьше, ветер ослаб, дождь постепенно прекратился. А сам теплоход теперь шел быстрее. Кое-кто из пассажиров даже вышел на палубу.

Тем временем слух о жильце нашей каюты распространился по всем палубам.

Сам капитан пришел взглянуть на нового пассажира.

— Покажите, покажите...— большим густым голосом сказал он, входя к нам.

— Чудак,— сказал он, услышав о моем намерении.— Зачем же вам его выпускать? Везите домой... Это — голубь. Будете его у себя под Москвой держать на даче...

Он считал, что я живу в Москве. К тому же, как и многие, он считал, что все писатели имеют дачи. Пусть так, я не стал с ним спорить... Мне было стыдно за другое — за то, что я не узнал голубя, не сразу понял, что это голубь. Ятаких никогда не видел. Впрочем, и мои товарищи тоже не догадались... У этого голубя был такой не голубиный — длинный, пестрый хвост и высокая, такая длинная шейка. Главное, весь он был взъерошенный, не похожий на себя.

Да и не голубятник я. Сроду им не был, сроду у меня не было ни одного голубя... И потом — я таких голубей никогда не видел, я привык у себя в деревне видеть голубей тяжелых, как куры. Перелетающих с одного овина на другой. Но чтобы голуби летали в открытом море! Разве может голубь летать в такую даль?..

— Никому не отдавайте, везите его в Россию,— говорил мне наш капитан.

Явидел, как неохотно он расставался с этой моей странной птицей, столь неожиданно оказавшейся голубем...