Стихотворения (1929)
вернуться

Маяковский Владимир Владимирович
Шрифт:

КАНДИДАТ ИЗ ПАРТИИ

Сколько их? Числа им нету. Пяля блузы, пяля френчи, завели по кабинету и несут повинность эту сквозь заученные речи. Весь в партийных причиндалах, ноздри вздернул — крыши выше… Есть бумажки — прочитал их, нет бумажек — сам напишет. Все у этаких в порядке, не язык, а маслобой… Служит и играет в прятки с партией, с самим собой. С классом связь? Какой уж класс там! Классу он — одна помеха. Стал стотысячным балластом. Ни пройти с ним, ни проехать. Вышел из бойцов с годами в лакированные душки… День пройдет — знакомой даме хвост накрутит по вертушке. Освободиться бы от ихней братии, удобней будет и им и партии.

МОНТЕ-КАРЛО

Мир в тишине с головы до пят. Море — не запятнится. Спят люди. Лошади спят. Спит — Ницца. Лишь у ночи в черной марле фары вспыхивают ярки — это мчится к Монте-Карле автотранспорт высшей марки. Дым над морем — пух как будто, продолжая пререкаться, это входят яхты в бухты, подвозя американцев. Дворцы и палаццо монакского принца… Бараны мира, пожалте бриться! Обеспечены годами лет на восемьдесят семь, дуют пиковые дамы, продуваясь в сто систем. Демонстрируя обновы, выигравших подсмотрев, рядом с дамою бубновой дует яро дама треф. Будто горы жировые, дуют, щеки накалив, настоящие, живые и тузы и короли. Шарик скачет по рулетке, руки сыпят франки в клетки, трутся карты лист о лист. Вздув карман кредиток толщью — хоть бери его на ощупь! — вот он — капиталист. Вот он, вот он — вор и лодырь — из бездельников-деляг, мечет с лодырем колоды, мир ограбленный деля. Чтобы после на закате, мозг расчетами загадив, отягчая веток сеть, с проигрыша повисеть. Запрут под утро азартный зуд, вылезут и поползут. Завидев утра полосу, они ползут, и я ползу. Сквозь звезды утро протекало; заря ткалась прозрачно, ало, и грязью в розоватой кальке на грандиозье Монте-Карло поганенькие монтекарлики.

ВОНЗАЙ САМОКРИТИКУ!

Наш труд сверкает на «Гиганте», сухую степь хлебами радуя. Наш труд блестит. Куда ни гляньте, встает фабричною оградою. Но от пятна и солнца блеск не смог застраховаться,— то ляпнет нам пятно Смоленск, то ляпнут астраханцы. Болезнь такая — глубока, не жди, газеты пока статейным гноем вытекут,— ножом хирурга в бока вонзай самокритику! Не на год, не для видика такая критика. Не нам критиковать крича для спорта горластого, нет, наша критика — рычаг и жизни и хозяйства. Страна Советов, чисть себя — нутро и тело, чтоб, чистотой своей блестя, республика глядела. Чтоб не шатать левей, правей домину коммунизма, шатающихся проверь своим рабочим низом. Где дурь, где белых западня, где зава окружит родня — вытравливай от дня до дня то ласкою, то плетью, чтоб быстро бы страну поднять, идя по пятилетию. Нам критика из года в год нужна, запомните, как человеку — кислород, как чистый воздух — комнате.

ДВА СОРЕВНОВАНИЯ

Европу огибаю железнодорожным туром и в дымные дни и в ночи лунные. Черт бы ее взял! — она не дура, она, товарищи, очень умная. Здесь на длинные нити расчета бусы часов привыкли низаться, здесь каждый друг с другом спорит до черта по всем правилам рационализации. Французы соревнуются с англичанами рыжими: кто из рабочего больше выжмет. Соревнуются партии («рабочая» наипаче!), как бы рабочего почище околпачить. В полицейской бойне, круша и калеча, полиция соревнуется (особенно эсдечья). Газеты соревнуются во весь рот, кто СССР получше обоврет. Миротворцы соревнуются по Лигам наций, с кем вперегонки вооружением гнаться. «Соседи», перед тем как попробовать напасть, соревнуются, у кого зубастее пасть. Эмигранты соревнуются (впрочем, паршиво!), кто больше и лучше наделает фальшивок. Мордами пушек в колонии тычась, сковывая, жмя и газами пованивая, идет капиталистическое соревнование. Они соревнуются, а мы чего же нашей отсталости отпустили вожжи? Двиньте в пятилетку, вперед на пятнадцать, чтоб наши кулаки и мускулы видели! В работе и в обороне выходите соревноваться, молодой республики молодые строители!

НА ЗАПАДЕ ВСЕ СПОКОЙНО

Как совесть голубя, чист асфальт. Как лысина банкира, тротуара плиты (после того, как трупы на грузовозы взвалят и кровь отмоют от плит политых). В бульварах буржуеныши, под нянин сказ, медведям игрушечным гладят плюшики (после того, как баллоны заполнил газ и в полночь прогрохали к Польше пушки). Миротворцы сияют цилиндровым глянцем, мозолят язык, состязаясь с мечом (после того, как посланы винтовки афганцам, а бомбы — басмачам). Сидят по кафе гусары спешенные. Пехота развлекается в штатской лени. А под этой идиллией — взлихораденно-бешеные военные приготовления. Кровавых капель пунктирный путь ползет по земле,— недаром кругла! Кто-нибудь кого-нибудь подстреливает из-за угла. Целят — в сердце. В самую точку. Одно стрельбы командирам надо — бунтовщиков смирив в одиночку, погнать на бойню баранье стадо. Сегодня кровишка мелких стычек, а завтра в толпы танки тыча, кровищи вкус война поймет,— пойдет хлестать с бронированных птичек железа и газа кровавый помет. Смотри, выступает из близких лет, костьми постукивает лошадь-краса. На ней войны пожелтелый скелет, и сталью синеет смерти коса. Мы, излюбленное пушечное лакомство, мы, оптовые потребители костылей и протез, мы выйдем на улицу, мы 1 августа аж к небу гвоздями прибьем протест. Долой политику пороховых бочек! Довольно дома пугливо щуплиться! От первой республики крестьян и рабочих отбросим войны штыкастые щупальцы. Мы требуем мира. Но если тронете, мы в роты сожмемся, сжавши рот. Зачинщики бойни увидят на фронте один восставший рабочий фронт.

ЗАГРАНИЧНАЯ ШТУЧКА

Париж, как сковородку желток, заливал электрический ток. Хоть в гости, хоть на дом — женщины тучею. Время — что надо — распроститучье. Но с этих ли утех французу распалиться? Прожили, мол, всех, кроме полиции. Парижанин глух. Но все мусьи подмигивают на углу бульвар де Капюсин. Себя стеля идущим дорогою, на двух костылях стоит одноногая. Что была за будущность? Ну — были ноги. Была одной из будочниц железной дороги, Жила, в лохмотьях кроясь, жуя понемногу. И вдруг на счастье поезд ей срезал ногу. Пролечена выплата. Поправлена еле, работница выплюнута больницей в панели. Что толку в ногатых? Зеваешь, блуждая. Пресыщенность богатых безножье возбуждает. Доказательство — налицо. Налицо — факт. Дрянцо с пыльцой, а девушка нарасхват. Платье зеленое выпушено мехом, девушка определенно пользуется успехом. Стихом беспардонным пою, забывши меру — как просто за кордоном сделать карьеру.

ПАРИЖАНКА

Вы себе представляете парижских женщин с шеей разжемчуженной, разбриллиантенной рукой… Бросьте представлять себе! Жизнь — жестче — у моей парижанки вид другой. Не знаю, право, молода или стара она, до желтизны отшлифованная в лощеном хамье. Служит она в уборной ресторана — маленького ресторана — Гранд-Шомьер. Выпившим бургундского может захотеться для облегчения пойти пройтись. Дело мадмуазель подавать полотенце, она в этом деле просто артист. Пока у трюмо разглядываешь прыщик, она, разулыбив облупленный рот, пудрой подпудрит, духами попрыщет, подаст пипифакс и лужу подотрет. Раба чревоугодий торчит без солнца, в клозетной шахте по суткам клопея, за пятьдесят сантимов! (по курсу червонца с мужчины около четырех копеек) Под умывальником ладони омывая, дыша диковиной парфюмерных зелий, над мадмуазелью недоумевая, хочу сказать мадмуазели: — Мадмуазель, ваш вид, извините, жалок. На уборную молодость губить не жалко вам? Или мне наврали про парижанок, или вы, мадмуазель, не парижанка. Выглядите вы туберкулезно и вяло, чулки шерстяные… Почему не шелка? Почему не шлют вам пармских фиалок благородные мусью от полного кошелька? — Мадмуазель молчала, грохот наваливал на трактир, на потолок, на нас. Это, кружа веселье карнавалово, весь в парижанках гудел Монпарнас. Простите, пожалуйста, за стих раскрежещенный и за описанные вонючие лужи, но очень трудно в Париже женщине, если женщина не продается, а служит.

КРАСАВИЦЫ

(РАЗДУМЬЕ НА ОТКРЫТИИ GRAND OPERA)
В смокинг вштопорен, побрит что надо. По гранд по опере гуляю грандом. Смотрю в антракте — красавка на красавице. Размяк характер — всё мне нравится. Талии — кубки. Ногти — в глянце. Крашеные губки розой убиганятся. Ретушь — у глаза. Оттеняет синь его. Спины из газа цвета лососиньего. Упадая с высоты, пол метут шлейфы. От такой красоты сторонитесь, рефы. Повернет — в брильянтах уши. Пошевелится шаля — на грудинке ряд жемчужин обнажают шеншиля. Платье — пухом. Не дыши. Аж на старом на морже только фай да крепдешин, только облако жоржет. Брошки — блещут… на тебе! — с платья с полуголого. Эх, к такому платью бы да еще бы… голову.