Стихотворения (1929)
вернуться

Маяковский Владимир Владимирович
Шрифт:

ОСОБОЕ МНЕНИЕ

Огромные вопросищи, огромней слоних, страна решает миллионнолобая. А сбоку ходят индивидумы, а у них мнение обо всем особое. Смотрите, в ударных бригадах Союз, держат темп и не ленятся, но индивидум в ответ: «А я остаюсь при моем, особом мненьице». Мы выполним пятилетку, мартены воспламеня, не в пять годов, а в меньше, но индивидум не верит: «А у меня имеется, мол, особое мненьище». В индустриализацию льем заем, а индивидум сидит в томлении и займа не покупает и настаивает на своем собственном, особенном мнении. Колхозим хозяйства бедняцких масс, кулацкой не спугнуты злобою, а индивидумы шепчут: «У нас мнение имеется особое». Субботниками бьет рабочий мир по неразгруженным картофелям и поленьям, а индивидумы нам заявляют: «Мы посидим с особым мнением». Не возражаю! Консервируйте собственный разум, прикосновением ничьим не попортив, но тех, кто в работу впрягся разом,— не оттягивайте в сторонку и напротив. Трясина старья для нас не годна — ее машиной выжжем до дна. Не втыкайте в работу клинья,— и у нас и у массы и мысль одна и одна генеральная линия.

НА ЧТО ЖАЛУЕТЕСЬ?

Растет курьерский строительный темп. В бригадах в ударных — тыщи. И лишь, как рак на мели, без тем прозаик уныло свищет. Отмашем в четыре пятерку лет, но этого мало поэту. В затылок в кудластый скребется поэт, а тем под кудрею — и нету. Обрезовой пулей сельскую темь кулак иссверлил, неистов. Но, видите ли, не имеется тем у наших у романистов. В две чистки сметаем с республики сор, пинок и рвачу и подлизе, а тут у рампы грустит режиссер — мол, нету ни тем, ни коллизий. Поэт, и прозаик, и драмщик зачах, заждались муз поприблудней. Сынам ли муз корпеть в мелочах каких-то строительных будней? Скоро и остатки русалочных воспоминаний изэлектричат и Днепры и Волховы,— а искусство живет еще сказками няни, идущими от царей гороховых. «Он» и «она», да «луна», да плюс — фон из революционных героев и черни… Литература и ноет, и пухнет, как флюс, и кажется, посмотрю, прочту — и утоплюсь от скуки и от огорчений. Слезайте с неба, заоблачный житель! Снимайте мантии древности! Сильнейшими узами музу ввяжите, как лошадь,— в воз повседневности. Забудьте про свой про сонет да про опус, разиньте шире глаз, нацельте его на фабричный корпус, уставьте его на стенгаз! Простите, товарищ, я выражусь грубо,— но землю облапьте руками, чтоб трубадуры не стали «трубо… раз- трубо-дураками».

СТИХ КАК БЫ ШОФЕРА

Граждане, мне начинает казаться, что вы недостойны индустриализации. Граждане дяди, граждане тети, Автодора ради — куда вы прете?! Стоит машине распрозаявиться — уже с тротуара спорхнула девица. У автомобильного у колесика остановилась для пудрения носика. Объедешь мостовою, а рядом на лужище с «Вечерней Москвою» встал совторгслужащий. Брови поднял, из ноздри — волосья. «Что сегодня идет в «Колоссе»? Объехали этого, других догнали. Идут какие-то две канальи. Трепать галоши походкой быстрой ли? Не обернешь их, и в ухо выстрелив. Спешишь — не до шуток! — и с прытью с блошиною в людской в промежуток вопьешься машиною. И упрется радиатор в покидающих театр. Вам ехать надо? Что ж с того! Прижат мужчина к даме, идут по пузу мостовой сомкнутыми рядами. Во что лишь можно (не язык — феерия!) в момент обложена вся шоферия. Шофер столкновеньям подвел итог: «Разинь гудок ли уймет?! Разве тут поможет гудок?! Не поможет и пулемет». Чтоб в эту самую в индустриализацию веры шоферия не теряла, товарищи, и в быту необходимо взяться за перековку человеческого материала.

ДАЕШЬ

МАТЕРИАЛЬНУЮ БАЗУ!

Пусть ропщут поэты, слюною плеща, губою презрение вызмеив. Я, душу не снизив, кричу о вещах, обязательных при социализме. «Мне, товарищи, этажи не в этажи — мне удобства подай. Мне, товарищи, хочется жить не хуже, чем жили господа. Я вам, товарищи, не дрозд и не синица, мне и без этого делов массу. Я, товарищи, хочу возноситься, как подобает господствующему классу. Я, товарищи, из нищих вышел, мне надоело в грязи побираться. Мне бы, товарищи, жить повыше, у самых солнечных протуберанцев. Мы, товарищи, не лошади и не дети — скакать на шестой, поклажу взвалив?! Словом,— во-первых, во-вторых, и в-третьих,— мне подавайте лифт. А вместо этого лифта мне — прыгать — работа трехпотая! Черным углем на белой стене выведено криво: «Лифт НЕ работает». Вот так же и многое противно глазу.— Примуса, например?! Дорогу газу! Поработав, желаю помыться сразу. Бегай — лифт мошенник! Словом, давайте материальную базу для новых социалистических отношений». Пусть ропщут поэты, слюною плеща, губою презрение вызмеив. Я, душу не снизив, кричу о вещах, обязательных при социализме.

ПРОЛЕТАРКА,

ПРОЛЕТАРИЙ,

ЗАХОДИТЕ В ПЛАНЕТАРИЙ

Войдешь и слышишь умный гуд в лекционном зале. Расселись зрители и ждут, чтоб небо показали. Пришел главнебзаведующий, в делах в небесных сведущий. Пришел, нажал и завертел весь миллион небесных тел. Говорит папаше дочь: «Попроси устроить ночь. Очень знать нам хочется, звездная Медведица, как вам ночью ходится, как вам ночью ездится!» Завнебом, пальчиком ведя, покажет звездомедведя. Со звездою в осень скупо. Здесь же вызвездило купол. Не что-нибудь, не как-нибудь, а ночь как ночь и Млечный Путь. И тут, и сбоку, и везде — небесный свод в сплошной звезде. Как примус, примутся мерцать, спаля влюбленные сердца. Завнебом вежливо спросили: «Какие звезды над Бразилией?» Зажег завнебом Южный Крест, невиданнейший с наших мест. Светят, как миленькие, небесные светильники. Аж может устроить любая горничная затмение лунное и даже солнечное. Умри, поповья погань! Побыв в небесных сферах, мы знаем — нету бога и нету смысла в верах. Должен каждый пролетарий посмотреть на планетарий.

ПОСЛЕДНИЙ КРИК

О, сколько женского народу по магазинам рыскают и ищут моду, просят моду, последнюю парижскую. Стихи поэта к вам нежны, дочки и мамаши. Я понимаю — вам нужны чулки, платки, гамаши. Склонились над прилавком ивой, перебирают пальцы платьице, чтоб очень было бы красивое и чтоб совсем не очень тратиться. Но несмотря на нежность сильную, остановлю вас, тих и едок: — Оно на даму на субтильную, для буржуазных дармоедок. А с нашей красотой суровою костюм к лицу не всякий ляжет, мы часто выглядим коровою в купальных трусиках на пляже. Мы выглядим в атласах — репою… Забудьте моду! К черту вздорную! Одежду в Москвошвее требуй простую, легкую, просторную. Чтоб Москвошвей ответил: «Нате! Одежду не найдете проще — прекрасная и для занятий и для гуляний с милым в роще».

НЕ УВЛЕКАЙТЕСЬ НАМИ

Если тебе «корова» имя, у тебя должны быть молоко и вымя. А если ты без молока и без вымени, то черта ль в твоем в коровьем имени! Это верно и для художника и для поэта. Есть их работа и они сами: с бархатными тужурками, с поповскими волосами. А если только сидим в кабаке мы, это носит названье «богемы». На длинные патлы, на звонкое имя прельстясь, комсомолец ныряет пивными. И вот в комсомольце срывается голос, бубнят в пивных декадентские дятлы. И вот оседает упрямый волос, спадают паклей поповские патлы, и комсомольская твердая мысль течет, расслюнившись пивом трехгорным, и от земли улетают ввысь идеализма глупые вороны. Если тебе — комсомолец имя, имя крепи делами своими. А если гниль подносите вы мне, то черта ль в самом звенящем имени!

ЛЮБИТЕЛИ ЗАТРУДНЕНИЙ

Он любит шептаться, хитер да тих, во всех городах и селеньицах: «Тс-с, господа, я знаю — у них какие-то затрудненьица». В газету хихикает, над цифрой трунив: «Переборщили, замашинив денежки. Тс-с, господа, порадуйтесь — у них какие-то такие затрудненьишки». Усы закручивает, весел и лих: «У них заухудшился день еще. Тс-с, господа, подождем — у них теперь огромные затрудненьища». Собрав шептунов, врунов и вруних, переговаривается орава: «Тс-с-с, господа, говорят, у них затруднения. Замечательно! Браво!» Затруднения одолеешь, сбавляет тон, переходит от веселия к грусти. На перспективах живо наживается он — он своего не упустит. Своего не упустит он, но зато у другого выгрызет лишек, не упустит уставиться в сто задов любой из очередишек. И вылезем лишь из грязи и тьмы — он первый придет, нахален, и, выпятив грудь, раззаявит: «Мы аж на тракторах — пахали». Республика одолеет хозяйства несчастья, догонит наган врага. Счищай с путей завшивевших в мещанстве, путающихся у нас в ногах!