– Работенка не пыльная, – заметил Журов. – Только непонятно, как его словить? Ломиться в дом?

– Это не моя забота. Думаю, что сперва стоит за ним поглядеть. Куда ходит? Часто ли балуется спиртным? Не живет ли кто у него в данный момент? – Гнусняк прошелся по холлу и закончил мысль: – Короче, все о нем надо выяснить, а тогда и действовать. Платить вам будет Журов, но за хорошую работу каждого премирую сотней баксов. Теперь пошли, покажу место, где будет сидеть мазила. – Самсон повел всех в одну из дверей к винтовой лестнице.

Наверху он зажег свет, и Катя увидела узкий коридор с двумя дверями, но без стекла, а сплошь из глухих дубовых досок. Гнусняк открыл одну из них и провел внутрь. Они очутились в просторной мансарде с верхним чердачным окном, прорезанным в крыше.

– Здесь место мазилы, а сами будете жить рядом, – сказал Гнусняк и открыл вторую дверь в небольшую каморку с тремя надувными матрасами на полу.

На матрасах лежали пледы. Простынь и подушек не было. Пока ребята разглядывали свои спальные места и прикидывали, кто где уляжется, по лестнице раздались быстрые шаги и наверх взлетела Злата.

– Ой! У нас в гостях молодые панове, а ты мне, дядя, ничего не сказал! – упрекнула племянница Гнусняка и всех пригласила к чаю.

– Они не хотят чая, – испугался Самсон. – Они хотят спать.

– Еще нет одиннадцати. Они разве малые дети?! На вид они настоящие молодые панычи. Как это они улягутся спать, зная, что рядом скучает молоденькая панночка? – Злата схватила за руку Олега и Катю и поволокла их вниз.

Петя поглядел на Журова и, не получив никаких указаний, последовал за молодежью.

– Тебе тоже пора спать, – крикнул вдогонку Злате дядя.

Девушка на секунду остановилась и ответила:

– Вы уже пожилые, вот и укладывайтесь, а мы будем пить чай или еще что-нибудь… Послушаем музыку. Я хочу танцевать.

– Что это у тебя за краля? – спросил Журов у Самсона, когда они остались вдвоем.

– Племянница из Польши… – вздохнул Гнусняк.

– Как ты собираешься держать тут художника? Она и его танцевать заставит, – поинтересовался Журов.

– Что-нибудь придумаю, – махнул рукой Самсон.

Внизу послышались веселый смех и топот. Громко заиграла музыка.

– Началось, – поморщился Гнусняк: – Пойдем, примем по рюмочке.

Мужчины спустились вниз и прошли на кухню. В раскрытые двери Журов увидел, как племянница Самсона кружит в танце с Тарзаном. Лицо горбуна выражало при этом крайнюю растерянность. Через час Самсон не выдержал. Он вошел в гостиную и прекратил веселье:

– Злата, имей в виду, наши гости – спортсмены. Они должны соблюдать режим. Если ты будешь их провоцировать, тренер возмутится. Возможны неприятности.

Аргумент подействовал. Ребята с кислыми лицами поднялись в свою каморку и улеглись на матрасы. Катя заснуть не могла. Она думала, почему Злата приглашала танцевать всех, включая горбуна, кроме нее. Может быть, что-то заподозрила? Катя лежала с закрытыми глазами. Сон к ней не шел. Внезапно дверь тихо приоткрылась, и послышался шепот Златы:

– Костя, Костя, ты спишь?

Катя промолчала. Дверь так же тихонько закрылась, и наступила тишина. Где-то в поселке брехала собачонка. Катя не сомневалась, что это маленькая трусливая собачка. Такие противные малявки обычно гавкают от страха. Пронзительный истерический лай звучал минут двадцать. Затем собачка успокоилась. Прошумел поезд. Кате очень хотелось пойти умыться или принять душ. Она лежала, слушая ровное посапывание соседей, размышляла, в какую странную историю ввязалась. Бить художника ей вовсе не хотелось. Но, если настоящие мужчины именно так зарабатывают деньги, отказываться она не станет. И потом, она была уверена, что отдавать долги люди обязаны. Раз художник должен, пусть отрабатывает. Ее это не касается. В конце концов, Журов взял бы на ее место другого парня, и художник все равно бы свое получил. Наконец Катя уснула. Ей приснилось, что она ищет дверь своей новой квартиры на Волгоградском проспекте, но никак не может найти.

Альберт Беринни прохаживался и курил маленькую французскую сигару. Эти сигары назывались «крем» и продавались в плоских металлических коробках, смахивающих на портсигары. Русский эксперт Владимир Тополев с лупой в руке, согнувшись в вопросительный знак, изучал поверхность полотна.

Альберт Беринни верил русскому, как самому себе. Тополев два года жил в Марселе и за это время дал десятки заключений. Альберт коллекционировал русскую живопись и на Тополева молился. Владимир и впрямь имел уникальный глаз. Не говоря даже о подлинности вещи, он мог определить ее реставрацию, сделанную еще при жизни художника. Как-то он предположил, что картину Поленова реставрировал родственник художника года через три после смерти мастера. Альберт поднял массу источников и докопался до того, что сын художника и вправду брал в руки кисть и делал незначительную реставрацию. После этого случая Альберт смотрел на Тополева, как на Бога. Владимир поднялся с колен и, сложив лупу, спрятал ее в карман рубахи. Беринни напряженно ждал приговора искусствоведа.

– Должен вас огорчить, господин Беринни. – Тополев замолчал и грустно посмотрел в глаза коллекционеру.

– Что это значит? – пронзительным шепотом спросил итальянец.

– Это значит, что вы приобрели вещь, написанную не в одна тысяча восемьсот третьем году, а несколько месяцев назад. Копия или подделка, как вам будет угодно, сделана мастерски. Но желтая стронциановая краска начала выходить с линии завода «Черная Речка» с одна тысяча девятьсот восемьдесят второго года.

– Благодарю вас, – упавшим голосом сказал Беринни, – сколько с меня?