Всё это время он сидел у костра смиренно, и честный Улеба не мог догадаться о тайных мыслях спасённого им человека. Напротив, заслуженный старый воин беседовал с неизвестным, спасённым от баб молодцом всё откровеннее и добрее: уж больно славно опять возвращаться на Русь, где каждый встречный кажется братом!

–  Чай, целый год и ещё полгода мы были за морем!
– закончил рассказ Улеба.
– Душа о Руси во все дни мечтала! Скорей бы теперь пройти нам Окой… а там на Москву-реку да на Суздаль рукой подать!

–  Не больно подашь… Ох, путь у нас тяжек!
– негромко вступил в разговор худой, рыжеватый Митерь, взглянув назад, на серую гладь реки.
– По южному краю Руси, будто волки, рыщут поганые половцы. А тут от раздоров да недородов люди вопят… Как видно, пока мы были в Царьграде, тут свары не стихали. Теперь вон ещё не старший из Мономахова рода занял «стол» великого князя, а младший. Потому князь наш, я думаю, тоже пестует с Изяславом нелюбье…

Улеба строго проговорил:

–  Так, чай, и надо: во всей Руси это право. Юрий-князь - старший: он сын Мономахов, а Изяслав Мономаху - внук. Неможно старшему перед младшим смириться!

–  Про то здесь и речь!
– без радости согласился Митерь.
– Сел Изяслав на киевский «стол», а сын

Мономахов остался в дальнем уделе, в Суздаля, как сидел…

–  Ан, «в Киеве нашему князю место!
– резко сказал Улеба.
– Приедем в Суздаль, ударим князю челом: «Веди нас на Киев, на место отче!» Вон крестоносцы идут ко гробу господню аж с самых далёких краёв земли, а мы на Киев идти страшимся!

Митерь смолчал, и Улеба, ворча, заглянул в котёл. Сыч после паузы осторожно спросил:

–  Добра небось много везёте от греков в ладьях своих?

–  Везём!
– равнодушно ответил за всех Улеба.
– А главное не в добре!
– оживился он.
– Главное в зодчем: шлёт император царьградский нашему князю зодчего - славен муж!

–  Зачем же вам нужен зодчий?

–  Чай, князь у нас градостроитель. Немало поставил церквей да палат на своей земле. Без зодчего - как?

–  Земля та, Юрьева, слышно, глухая: лес да болота. Какие же там у вас города и церкви?

Улеба презрительно оглядел Сыча.

–  Ты сам язык из болота, - сказал он сухо.
– А наша земля за рекой Москвой - живая.

–  Не ведаю. Может, так…

–  Не ведаешь, и молчи. Вот едет к нам зодчий ставить град на Москве-реке…

Улеба молча собрал в костёр обгорелые сучья, а Сыч, боясь, что воин обиделся, заискивающе прибавил:

–  Слыхал я про ту реку. Говорят - преславна…

–  О ней и за морем знают!
– довольный, начал было Улеба, но тут же остановился: из-за прибрежных кустов донёсся тревожный выкрик Данилы. Почти тотчас же книжник выбежал сам и замахал руками, указывая назад.

«Не вепрь ли?» - подумал Улеба, схватил топор и кинулся от костра на луг, чтобы лучше увидеть речную пойму.

За кустами, откуда выбежал книжник, он увидел нескольких всадников, несущихся издалека к ладьям, а за всадниками, совсем далеко, - большую толпу людей. В густой траве, за дождливым туманом, люди были едва различимы. Но опытный глаз Улебы отметил сразу: то были воины с копьями и щитами.

Он громко крикнул, предупреждая дружинников на ладьях:

–  Эге-ей, хоронися: чужая рать!
– и быстро сбежал к костру.

Воин действовал точно, привычно, без суеты: восемь дружинников он поставил на берегу, двоим приказал отнести на ладью котёл с недоваренной пищей, остальным - готовить ладьи к отходу Он успел позаботиться и о Сыче:

–  Чего тебе тут сидеть на виду? Стрелой поразят Ты лучше ложись за котёл на днище.

Бродяга быстро прикинул: переметнуться ли к новым ратникам, скачущим вдоль реки, или остаться с Улебой да плыть к Москве?

Переметнуться опасно: а вдруг не окажется в неизвестной рати знакомых дозорных? Тогда убьют его всадники раньше, чем он добежит до них от учан. А могут убить и воины Данилы-книжника: пустят стрелу вдогон - и ляжешь в траве навеки! А главное - жаль добра, которого, видно, полно в учанах. Манит оно к себе, как чудный жар-цвет в Иванову ночь: «Приди да сорви, все клады открою!» Вот бы и надобно: затаиться - потом сорвать.

И Сыч, недолго помешкав, полез в ладью. Двое дружинников отнесли туда же кованый медный котёл - горячий, покрытый чадом. Сыч прилёг у котла, а воины и Улеба вернулись на берег.

Когда к потушенному костру подбежал запыхавшийся Данила Никитич, всё было готово к тому, чтобы снова отправиться в путь. Да и всадники, видя, что человек, догоняемый ими, успел к своим, а на ладьях угрожающе напрягают луки, круто сдержали коней и стали кружиться у ближних кустов, поджидая отставших ратников.