У Василия глаза от гнева расширились, слова не вымолвит. Поднял посох, ударил наотмашь. Треснуло красное дерево, и, залившись кровью, упал юродивый. Народ заголосил вразноголос:

–  Убивец!

–  Лишил жизни Божьего человека!

Подбежали оружные, государевы рынды [140] , силой разогнали люд.

У боярина Версеня рот перекосило, заохал. Нагнулся к боярину Тверде, прошептал злобно:

–  Плохо княжить почал Васька, дурной знак!

Ночь долгая, кажется, нет ей конца. Мается государь, ворочаясь с боку на бок.

Поднялся, походил из угла в угол, снова прилёг. Потолок в опочивальне низкий, давит. Разбудил Василий отрока. Тот спал у самой двери на медвежьей полости.

–  Оконце отвори!

Отрок взобрался по лесенке, толкнул свинцовую раму. Она подалась с трудом. В опочивальню хлынул холодный ветер. Государь вздохнул свободней.

–  Не закрывай, пусть так до утра. Отрок с лесенки да на шкуру - и засопел.

–  Эко кому нет заботы, - вслух позавидовал Василий.

Снова думы навалились. Сколь их? Что на дереве листьев. И то, как властвовать, чтоб бояре, как при отце, место знали, в нём, Василии, государя чтили. Да как держаться с зятем Александром, великим князем Литовским. Доколь он русскими городами володеть будет? Коли б прибрать к рукам Мухаммед-Эмина казанского, тогда и с Литвой речь иная…

Василий вздремнул и тут же пробудился. Юродивый перед глазами предстал. Тот, что днём его в смерти отца уличал. Великий князь пробормотал в сердцах:

–  Плетёт пустое!

И про себя уже спокойнее подумал:

«Такие люд смущают. Велеть, чтоб ябедники [141] тех, кто речи непотребные ведёт, ловили да в железо, дабы они народ не волновали…»

Одолела ярость.

«Никого не миловать, боярин ли то, холоп, всех казнить, чтоб не токмо делом, но и словом на меня, государя, не помыслили…»

Обедали в трапезной своей семьёй. За длинным дубовым столом, уставленным яствами, сидели просторно. По правую руку от Василия Юрий и Семён, по левую - Соломония, жена Василия, строгая, неулыбчивая. С ней рядом Дмитрий, за ним Андрейка.

Ели молча, долго. Когда обед подходил к концу, Семён отодвинул миску с жареной бараниной, встал. Подняв тяжёлый взгляд на Василия, сказал хрипло:

–  Ты, брате, нам отныне заместо отца. И мы тя чтим, но и ты нас не забывай. Княжения наши невеликие и скудные. Дал бы ты нам ещё городов. На щедрость твою и разум уповаем.

Затихли все, жевать перестали. Ждут ответа Василия. А тот не торопится. Вскинул брови, посмотрел то на одного брата, то на другого. Наконец заговорил:

–  Брат Семён и вы, Юрий и Дмитрий, к тому, что выделено вам отцом нашим, покойным государем Иваном Васильевичем, добавить не могу, ибо государство крепко единством, а не вотчинами. Вы же не по миру пущены, и обиды ваши напрасны. Надобно нам сообща Русь крепить. А коль будем мы порознь, откуда силе взяться?
– Зажал в кулаке бороду, откашлялся: - Мыслю я, братья, поход на Казань готовить. По весне пошлю полки на Мухаммед-Эмина. Отец наш Ахмата заворотил и тем самым дал понять Орде, что нет её ига над Русью. Нам же Казанью владеть, ибо та Казань ключ у Волги-реки…

Замолк, поднялся, дав знать, что большего не скажет.

Братья покинули трапезную. Проводив их взглядом, Соломония промолвила:

–  Зачем зло на себя накликаешь, Василий! Да и с боярами гордыни не держи, совета их спрашивай, и будет тогда тишь да благодать.

–  Не твоего ума дело, Соломония!
– оборвал жену Василий.
– О какой тиши речь ведёшь? Уж, не о той ли, когда Русь уделами терзалась да усобицами полнилась? Тому сейчас не быть, а в советах боярских не нуждаюсь.
– И, повернувшись к жене спиной, добавил резко: - Тако же и в твоих!

Из трапезной братья перешли в просторную гридню. Массивные каменные колонны подпирали расписанный красками потолок День к вечеру, и сквозь высоко проделанные полукруглые оконца тускло проникал свет. Князья остановились посреди гридни. Юрий сказал насмешливо:

–  Воистину, Семён, глас твой вопиет в пустыне. Нет, не могу быть здесь боле, завтра же покину Москву.

И повёл глазами по братьям.

Не заметили, как оружничий государя, боярин Лизута, находившийся в гридне, при Юрьевых словах затаился за колонной.

Князь Семён насупился. Дмитрий поморщился, сказал:

–  Не суди, Юрий, Василия, не ищи раздоров. Юрий оборвал злобно:

–  Я раздоров не желаю, но и ты, Дмитрий, нас с Семёном не вини. Не иди в защиту Василия. Ты как, не ведаю, а мы в обиде. Един отец у нас с Василием, так отчего ему шесть на десять городов достались, а нам на всех три на десять?

Оружничий Лизута и дышать перестал, весь во внимании. Ладонь к уху приложил, напрягся. А братья своё ведут.