Шрифт:
Хлопнув в ладоши, прислушался. Тихо. С силой стукнул посохом в пол. Появившемуся монаху сказал:
– Сыщи пресвитера Иллариона.
Монах удалился, а Анастас воротился к прежним мыслям.
«По Святополкову наущению Борис и Глеб мученическую смерть приняли, а новгородский архиепископ Феопемт поспешил в проповеди к святым их причислить. Ведома хитрость новгородца, митрополитом жаждет быть на Руси. Не потому ли и покойного князя Владимира с амвона [110] тоже в святые возвеличил.
– Анастас усмехнулся, покачал головой.
– Во святые, что Русь крестил… Но во язычестве многоженец и блудник… Хе, хе! Гиене подобен алчущий Феопемт!»
110
Амвон - возвышение в церкви перед царскими вратами, ведущими в алтарь в Православной Церкви.
И, закрестившись истово, вслух проговорил:
– Прости, Господи, прегрешения мои.
Вошёл пресвитер Илларион, всё такой же, каким в Турове был, живот выдался под грубой сутаной, чёрные лохматые волосы из-под клобука до плеч свисли. Остановился у двери, склонился в поклоне.
– Подойди ближе, Илларион, - насупился Анастас, - и сказывай, почему не уведомил меня, что князь Святополк ещё в Турове склонялся к католикам?
– Отец архиерей, обо всём том уведомлял я князя Владимира, - пророкотал Илларион.
– Ты же не спрашивал меня.
Анастас замахал на него рукой:
– Замолчи! Гордыня обуяла тебя, пресвитер. Допрежь князя Владимира должен был знать я о том, и не князю ты служишь, а Церкви!
Передохнул, сказал спокойней:
– Не уберёг ты князя Святополка и на путь истинный не наставил. За то будет с тебя, пресвитер Илларион, спрос, как с княжьего духовника. Ныне же в Новгород пошлю тя, к князю Ярославу. Скажешь ему, ляхи Киев покинули. Ещё упомяни, я за него молюсь и бояр да народ киевский в любви к нему наставляю.
Пожевав тонкими бескровными губами, закончил:
– Всем же говори, архиерей Анастас в Новгород к архиепископу Феопемту тя шлёт.
День воскресный, и время за полдень. Выдалась у Кузьмы свободная минута, во двор выскочил, осмотрелся: пусто, челяди никого не видно.
В открытые ворота въехали гружёные сани. Рядом с конём, держась за дышло, шагал смерд. Кузьма посторонился. У поварни сани остановились, и смерд, скинув рогозовый полог, принялся сгружать битую птицу.
Смерд напомнил Кузьме отца и ростом, и медлительной, уверенной походкой. Из поварни вышла краснощёкая стряпуха. Засмотрелся, Кузьма, а за спиной чей-то голос:
– Эй, Кузьма!
Оглянулся. На ступеньках воевода Добрыня усы вытирает рукавом кафтана, на снег щурится.
– Сбегай, позови тысяцкого к князю. Да спешно. И сам с ним ворочайся.
Припустил Кузьма, полами тулупа снег метёт. Вот и подворье тысяцкого. Мужик дрова рубит, лихо топором вымахивает. Увидел Кузьму, указал на баньку:
– Там Гюрята.
Кузьма с разгона открыл дверку, пар наружу клубами вырвался, чуть с ног не свалил. А откуда-то из-за угла сердитый голос:
– Чего дверь распахнул, дубина, баню холодишь?
Всмотрелся Кузьма, тысяцкий нагишом на скамье сидит, ноги в кадку с горячей водой сунул, а пятерней волосатую грудь почёсывает.
– Чего заявился?
– К князю зовут.
– Добро, приду, дай попарюсь.
– И принялся стегать тело берёзовым веником.
Выскочил Кузьма, отдышался. Увидел Прова на голубятне. Тот подпёр плечом стену, глазеет, как стая зерно клюёт. Пров Кузьму тоже заметил, поманил:
– Давай сюда!
На голубятне запах помета и воркование. Из-за пазухи Пров достал голубя, показал:
– Вертун, хошь вспугну?
– А ну!
Подкинув голубя, Пров вспугивает всю стаю, свистит, заложив пальцы в рот, потом хватает длинный шест с тряпицей на конце, машет. Голуби, хлопая крыльями, носятся высоко в небе, кувыркаются, камнем падают к земле и снова взмывают ввысь, выделывая в морозном воздухе замысловатые кренделя.
– Здорово!
– восторгается Кузьма.
– Это ещё что, погоди!
Вышел, уже одетый в шубу и тёплую шапку, тысяцкий Гюрята, сказал укоризненно:
– Иного дела ты, Пров, не сыщешь, как птиц гонять.
И направился к воротам, важно выставляя впереди себя отделанный серебром и чернью посох. Кузьма пошагал следом…
Поздним вечером при мерцании жирового светильника Кузьма записал:
«Сегодня был у князя Ярослава монах именем Илларион с вестью, что король Болеслав с рыцарством в Ляхию убрался. А после ухода монаха князь держал совет с воеводами и тысяцким, и порешили с первым теплом выступить из Новгорода. «Изгоним Святополка из Киева», - сказали князь Ярослав и воеводы».