— Вкус у Филиппа оказался лучше, чем мы могли предположить, — заметил я, и все стукнули бокалами о стол, потому что Филипп слыл всеобщим любимцем.

Единственным его занятием в жизни было заводить друзей; особо не утруждая себя, он закончил Оксфорд, немного сочинял стихи, немного играл на сцене и много болтал. Теперь, в возрасте двадцати пяти лет, Филипп фланировал по Европе, по-прежнему бездельничая и очаровывая окружающих. Состояние отца позволяло вести подобную жизнь, а сердиться на Филиппа просто невозможно — что бы он ни сделал или собирался делать.

Глядя на лежащего на койке Филиппа — пряди волос спадают на живое, подвижное лицо, руки гладят лодыжки Тони, — я приготовился смеяться над его эскападами, чтобы доставить удовольствие ему и обольстительной девушке, которую он привел в нашу компанию.

Филипп мгновенно отреагировал на мое замечание.

— Вкус? О каком вкусе ты говоришь, Йен, старый греховодник? Еще слово, и я расскажу всем о женщине с плоским лицом и свернутым набок носом.

Это было что-то новенькое. Я даже растерялся. Все прыснули. Между тем Филипп продолжал:

— Йен познакомился с ней в автобусе. Она читала книгу. Йен, парень не промах, подходит к ней, садится рядом и говорит: «Не хотите ли почитать другую книгу?» «Какую книгу?» — спрашивает женщина. «Железнодорожное расписание», — отвечает он. «Зачем?» «Чтобы мы могли уехать вместе», — заявляет Йен. У нее было абсолютно плоское лицо и кривой нос.

Все расхохотались, и громче всего Роджер. Мои попытки оправдаться утонули в общем веселье, и я присоединился к остальным. Затем послышался звучный и чистый голос Уильяма:

— Йен — воплощение вкуса, и эта история никак не могла произойти с ним. А Филипп начисто лишен воображения и поэтому не в состоянии сочинить ее. Из чего я делаю вывод, что это произошло с самим Филиппом.

Филипп бесстыдно улыбнулся, и Тоня легонько дернула его за ухо. Я отсалютовал бокалом Уильяму и сказал:

— Уильям, мальчик мой, вы меня спасли. Приветствую вас и благодарю!

Он всегда такой: молчит, пока не посчитает необходимым сказать что-то конкретное.

Уильям сидел в своей обычной позе: тень улыбки на бледном лице, ладонь обхватывает квадратный подбородок. Роджер познакомил нас четыре года назад, представив его как молодого многообещающего врача, и впоследствии я слышал, что Уильям потеснил самого Роджера. Признаюсь, это меня не удивило — Уильяму еще не исполнилось тридцати, но его отличали уверенность и стройность мышления, а бесстрастная внешность скрывала немалое честолюбие — залог достижения самых высоких целей, которые он перед собой ставил.

Его бледное умное лицо резко контрастировало с круглым красным лицом Роджера, позади которого он сидел, и я подумал, что если мне когда-нибудь придется выбирать специалиста по раковым заболеваниям — надеюсь, такой необходимости не возникнет, поскольку я испытываю страх перед врачами, как любой человек, который ничем серьезным в жизни не болел, — то я без колебаний обращусь к Уильяму.

Всемером мы занимали почти все пространство каюты. Я осушил бокал и с ощущением приятной расслабленности, которое приходит с последним глотком хорошего коктейля, окинул взглядом нашу компанию.

Чтобы лучше оценить их всех, я принялся мысленно описывать каждого, словно проводил инвентаризацию.

Мне нравится находиться среди молодежи — и среди друзей. Слева с сигаретой во рту сидела Эвис Лоринг и смотрела на меня взглядом, полным грустного очарования. Рядом с Эвис, между ней и дверью, устроился ее кузен Роджер Миллз, наш хозяин и преуспевающий врач; когда я перевел на него взгляд, он подносил к губам стакан с виски. Уильям Гарнетт один занимал дальнее сиденье в конце каюты и, подобно всем неугомонным молодым людям, сидел на самом краешке, подперев голову ладонями; я сказал себе, что скоро он будет самым известным из всех нас. На боковой койке дальше от двери лениво растянулась Тоня Гилмор, запустив пальцы в волосы Филиппа Уэйда. Сам Филипп закрыл глаза и являл собой воплощение счастливой праздности. Затем мой взгляд вернулся к ближнему краю каюты, где в другом углу расположился Кристофер Таррант: худое загорелое лицо наполовину скрыто в тени, глубоко посаженные глаза внимательно следят за руками Эвис.

Шестеро милых и приятных людей, подумал я, и жизнь показалась мне прекрасной. За исключением Тони, которую, насколько мне было известно, все, кроме Филиппа, видели впервые, мы хорошо знали друг друга. Мы познакомились три года назад на многолюдной вечеринке на вилле в Южной Италии, и теперь я очень дорожу завязавшейся дружбой — остается верить и надеяться, что остальные тоже. Окинув взглядом нашу компанию, я удовлетворенно улыбнулся.

— У вас самодовольный вид, Йен, — произнесла Эвис, наклоняясь ко мне.

— Дорогая моя, — ответил я, — самодовольство — одна из немногих компенсаций за старость. Мы все испытываем удовольствие от пребывания здесь, с людьми, которые нам нравятся. Но вы, молодые, склонны скрывать свои чувства. Я же просто радуюсь и открыто признаю это.

— Наверное, хорошо быть старым, — сказала она и, кажется, вздохнула.

— У возраста есть и недостатки, — ответил я и посмотрел на приоткрывшиеся губы девушки.

Роджер достал из буфета еще одну бутылку виски и по очереди наполнил стаканы. В прежние времена я удивился бы, что такие девушки, как Эвис и Тоня, пьют крепкие напитки, но теперь примирился с этим — как и с другими вещами, неизбежными в наши беспокойные дни — и не видел причин, почему бы им не выпить виски, если им это доставляет удовольствие. Пригубив, Уильям посмотрел на меня.