— Разумеется, самая интересная особенность самого тела, — ответил Финбоу, вытягивая длинную ногу на скамье и окидывая взглядом поле, — это странная улыбка. Не деформация, не гримаса, не нервная усмешка, а просто дружеское приветствие. На первый взгляд объяснить ее довольно трудно. Большинству людей не нравится, когда в них стреляют. Но на самом деле все очень просто, если предположить, что вы собираетесь убить кого-то из друзей. Дело значительно упрощается.

Обычные слова прозвучали так же мрачно, как в тусклом солнечном свете выглядело пустое, покинутое всеми поле для гольфа.

— Самый легкий способ — подойти к другу и в шутку ткнуть в него пистолетом. Он улыбается — ведь это похоже на мальчишечью игру. И пока он улыбается, вы в него стреляете.

— Думаете, именно так все и произошло? — спросил я.

— Очень похоже. Именно поэтому я исключаю Уильяма. Представьте, что Роджер видит, как тот наставляет на него пистолет. Он прекрасно знает, что Уильям его ненавидит. Думаете, стал бы Роджер мило улыбаться, увидев своего недоброжелателя с пистолетом?

Я представил суровое, жесткое лицо Уильяма, словно отлитое из металла.

— Думаю, все произошло примерно так человек, которого Роджер считал другом, спустился в кокпит, держа в руке пистолет и отпуская шуточки. Мне кажется, шутка имела отношение к какой-то записи Роджера в судовом журнале. Убийца прочел одно из язвительных замечаний Роджера и, словно играя, наставил на него пистолет. Роджер засмеялся — он смеялся по малейшему поводу. Потом убийца весело объявил: «Я убью тебя, Роджер». Полагаю, Роджер снова засмеялся. Тогда этот человек — не важно кто — спросил: «Если я хочу выстрелить тебе в сердце, куда нужно приставить пистолет?» Разумеется, он не был врачом и не мог точно определить, где находится сердце. Роджер улыбнулся и приставил дуло к своему сердцу, включившись в игру. Затем этот человек — не важно кто — застрелил Роджера и выкинул пистолет и судовой журнал за борт. Планируя убийство, Йен, позаботьтесь о том, чтобы ваш друг был врачом. Это облегчит дело. Он покажет вам, куда стрелять.

— Будучи врачом, Уильям знал, куда стрелять; Роджеру не пришлось бы помогать ему, — задумчиво произнес я.

— И он не стал бы улыбаться, — продолжил Финбоу. — Все это не выглядело бы шуткой, не притворись убийца — не важно кто, — что не знает, где находится сердце. Но главное — Роджер никак не мог улыбаться при виде Уильяма с пистолетом в руке. Насчет других не знаю, а уж Уильям в такой ситуации точно не вызвал бы у него улыбки.

Мы встали и направились к выходу. Оглянувшись, я с тоской окинул взглядом стадион, пустой и холодный. Я понимал, что мне уже никогда не забыть произнесенные здесь слова и нарисованную Финбоу картину убийства, замаскированного под дружескую шутку. Сомневаюсь, что мне теперь захочется вернуться в «Лордз».

Финбоу отвез меня в свою квартиру на Портленд-Плейс, и после заброшенности и холода крикетного стадиона я с удовольствием расслабился в теплой комнате, где колеблющееся пламя камина отбрасывало красные блики на темные стены. Опустившись в глубокое кресло, я прихлебывал лучший в мире чай и восхищался утонченным вкусом Финбоу, отпечаток которого носили все его вещи.

— Финбоу, я не встречал людей, которые жили бы с таким вкусом, с каким живете вы, — сказал я.

— Жить со вкусом — это утешение за то, что не живешь совсем. — Финбоу улыбался, но мне показалось, что он говорит серьезно. Однако он не любил много говорить о себе, потому и сменил тему: — Послушайте, Йен, расследование вашего убийства продвигается медленнее, чем хотелось бы. Теперь я точно знаю, что Уильям и Филипп этого не делали, но понятия не имею, кто убийца.

Эти слова возродили мои страхи. Волей-неволей я вспомнил, что число подозреваемых неизбежно будет уменьшаться, пока не останется один. И меня страшил момент, когда Финбоу сделает последний шаг. Скорее для того, чтобы отвлечься, чем из искреннего любопытства, я сказал:

— Вы еще не объяснили, почему Филипп не мог быть убийцей.

Он улыбнулся:

— Ну, вы должны были сами догадаться. На самом деле все очень просто.

— Не сомневаюсь. Но я человек еще более простой.

— Взглянув на временную диаграмму, вы поймете, что Филипп вышел из каюты непосредственно перед вами и Эвис, и поэтому никак не мог совершить убийство: на часах было девять двадцать четыре. Таким образом, убить Роджера он мог лишь до своего первого появления в каюте. Вы очень подробно описали, как Филипп вошел, обнял Тоню… и что его волосы были аккуратно причесаны. Посмотрите на его волосы — они рассыпаются при малейшем прикосновении. Я просил вас вспомнить, как Тоня гладит их — через секунду прически уже как не бывало. Волосы такие тонкие и мягкие, что Филипп причесывает их сразу после того, как встает с постели, еще до умывания, иначе их не приведешь в порядок. Значит, если он поднимался на палубу — а ветер в то утро был довольно сильный, — чтобы застрелить Роджера, мог ли он спуститься к вам аккуратно причесанным?

Я попытался найти изъян в его рассуждениях.

— Филипп мог заскочить в каюту после убийства.

— Мы прекрасно знаем, что он этого не делал. С девяти до пяти минут десятого Уильям пытался поднять Филиппа, чтобы пройти к ванне, и все это время слышал его голос. Уильям вошел через две минуты после того, как каюту покинул Филипп, который больше не возвращался. Потом Уильям вернулся к себе и застал там Филиппа. Остаются две минуты, о которых мы ничего не знаем.

— Вполне достаточно, — заметил я, — чтобы застрелить человека.

— Но недостаточно, — возразил Финбоу, — чтобы застрелить человека, а затем без зеркала и расчески привести в порядок очень тонкие и мягкие волосы. Без расчески у него ничего бы не вышло.

— Боюсь, вы правы, — признал я.

— Боитесь? — переспросил Финбоу. — Вы были бы рады, окажись Филипп виновным? По-моему, он довольно ветреный, но очень милый молодой человек.

— Разумеется, я не хочу, чтобы Филипп оказался убийцей. Как и любой из пятерых. Но к сожалению, это один из них. — Я подумал, что Финбоу должен чувствовать мою тревогу, которую я не мог выразить словами. Он хорошо знал меня и, наверное, понял безмолвную мольбу, которая звучала у меня в голове: «Только не Эвис! Кто угодно, только не Эвис!»