Пятерки у Сергея не было, но шофер, сам бывший зэк, все же принес хлеб, кусочек вареного мяса и бутылку ситро. По очереди сбегали «по нужде» и, хоть клонило ко сну, поехали дальше.

На спуске к Магадану шофер спросил:

— Тебе куда велено?

— В УРО Севвостлага. Не знаешь где?

— Нет. Вон там — смотри — высокое здание слева, видишь? Это Дальстрой, где все начальство. Я высажу тебя у почты, там и спросишь, где это самое УРО.

Шла вторая половина дня. Накрапывал дождик, было сыро и неуютно. Сергей постоял у моста, пошел на почту. Хотел, было, написать и послать письмо, но даже конверта не на что купить. Подавил стеснительность и попросил у какой-то женщины рубль, она удивленно оглядела его, инстинктивно прижала сумку к груди.

— Ты лагерный?

— Да, — сказал покрасневший Сергей. — Вызвали сюда, надо в УРО, учетно-распределительный отдел, не знаете где?

— Ну как же, это совсем близко, вот на той нижней улице, двухэтажный деревянный дом, там раньше весь Дальстрой помещался. Ты совсем без денег, парень?

И протянула зелененькую трехрублевку.

— Спасибо. — Сергей покраснел. Даже уши загорелись. Впервые в жизни милостыня…

В руках у него оказалось пять конвертов, удалось пристроиться у конторки и овладеть ручкой. Она была толстая, гадкая, перо брызгалось, но первое, что он сделал, это достал из-за пояса то самое письмо, которое ему вручил Антон Иванович перед кончиной:

«Москва, Стромынка восемь-восемь, Кондрашовой» — так написал на новеньком конверте, приклеил марку и тут же опустил в почтовый ящик. А потом уже взялся за письмо домой. «Жив-здоров, переводят на другое место, когда будет адрес, напишу подробней обо всем». И тоже опустил в ящик. Лишь бы дошло.

Шел по улице и почему-то все время оглядывался. Казалось, что конвоир шествует позади. Все было внове: и высокие дома в три и четыре этажа, и асфальт на главной улице, и сам воздух, влажно-едкий и прилипчивый. Свернул к главному зданию, обошел его стороной и остановился. Где-то здесь была многолюдная пересылка, куда они пришли колонной от бухты Нагаева…

На него оглядывались, он вспыхнул, догадавшись, как нелепо выглядит в своем полушубке, потемневшем от беспрерывного пользования, в своих грубых ботинках, прошнурованных бечевой. В городе жили вольнонаемные, пограничники, служащие НКВД, разные специалисты, для них вид этого парня был подозрителен, неприятен, тем более что он не на работе, а просто шатается, может, приглядывается, чтобы обобрать.

Сергей сжался и опустил голову. Полтора года тюрьмы и лагеря переделали его облик, изменили его мысли, подтолкнув к рабской покорности, к готовности подчинения. Он отвык от самостоятельности действий и поступков, его робкий взгляд вызывал у одних жалость, у других брезгливость. Шатаются тут всякие… Ведь это был город, в котором все знали о существовании рядом с ними Страны заключенных — «врагов народа», бандитов, террористов, жуликов всех мастей.

Испугавшись неизвестно чего, Морозов пошел вниз по улице к двухэтажному дому без вывески, открыл дверь и очутился нос к носу с вахтером.

— Чего тебе? — грубо спросил тюремщик с наганом на животе.

— Вот конверт…

Тот взял конверт из рук Морозова, недоверчиво осмотрел, перевел тот же профессиональный взгляд на Сергея, приказал:

— Постучи вот в это окошко. И сдай.

Оконце открылось, показалась голова, лицо в очках. Через минуту послышался голос:

— Сиди и жди.

Сергей послушно сел на один из пяти стульев. Охранник взглянул на него раз, другой и принялся за прерванную работу: он вытачивал из корня трубку.

— Морозов, подойди сюда. Морозов! — раздалось из окошка, когда Сергей уже дремал. Тон был нетерпеливый, командный. Охранник вскочил. Но Сергей уже стоял у окошка.

— Подымись на второй этаж, третья дверь слева. Постучи и назови себя.

Проскрипев по ступенькам, Сергей остановился у названной двери, осторожно постучал.

— Входите, — раздалось оттуда.

Последовал допрос: фамилия, имя, отчество, возраст, профессия, статья, срок, где отбывал — все это строго, без взгляда в его сторону, словно сам он, как личность, не представлял для чиновника в форме никакого значения, — все одним тоном, на одной ноте. Значила здесь только бумага, а он служил этим бумагам. За столом сидели еще двое. Они сосредоточенно играли в карты. Все стены комнаты были установлены полками с ящиками. Картотека. Человеческие души.

Морозову вручили новый конверт.

— Вот так, — сказал чиновник. — Этот конверт вручишь начальнику лагеря в Дукче. Знаешь Дукчу?

— Нет.

— Двенадцать километров по шоссе на север. Выйдешь к мосту за почтой и попросишь любого шофера подвезти. Ясно? Никуда не отлучаться, по городу не ходить, комендантский патруль арестует. Ясно?

— Да, — сказал помрачневший Сергей. Он понял, что его просто переводят из одного лагеря в другой. Все светлые призраки исчезли. Но ведь и это хорошо! Угроза смерти осталась где-то за пределами видимости.