Шагая из центральной усадьбы на Дальнее поле, он подумал: а нет ли в сообщении почвоведа еще и завуалированной мысли — предупреждения об опасности, которая всегда, как говорится, на плечах у совхозных заключенных, — опасности отправки на прииски, поскольку совхозы получат замену? У него еще почти четыреста дней впереди, окажись на прииске — десять раз можно оказаться мертвым.

В следующий свой поход к Руссо Морозов заглянул и в лагерь, сказав, что ему нужно повидать кого-нибудь из учетно-распределительной части — попросить одного механизатора для весенне-полевых работ. Это прозвучало убедительно, у Сергея на руках был пропуск и он вошел в барак, где жил первые дни.

Тревожная атмосфера чувствовалась здесь едва ли не с порога. Плотники, механизаторы, скотники, конюхи выглядели удрученными. Переговаривались, сгрудившись вокруг печки, — и только о возможности этапа. Кто-то видел списки в УРЧ, кому-то проезжий шофер рассказал о фанерных будках, уже приготовленных на автобазе. Его бывший сосед по нарам попросился к Сергею в полевую партию. Словом, опасность охватила всех. К концу зимы на приисках всегда начинается аврал: надо, во что бы то ни стало, очистить от торфов площади для летней промывки золота; за зимние месяцы этот план повсюду остается невыполненным из-за высокой смертности, инвалидности «наличного состава». План под угрозой… Все на борьбу!..

До первого домика на Дальнем поле Сергей пришел к полуночи. Затопил печку и, когда избушка нагрелась, лег, не раздеваясь, и уснул в одиночестве и голодный.

Чуть свет поднялся и побежал по едва заметной тропе к палатке. Все, конечно, были на работе, печь остыла, Сергей выпил кружку холодного чая с куском хлеба и побежал по лыжному следу к своим товарищам. Издали видные средь белого поля поисковики как раз готовились переносить треногу на новое место. Топографическая съемка шла уже на границе долины, далее начинался редколесный подъем, негодный для совхозных целей: он был обращен на север.

Рассказ Сергея у костра был деловым: приказано исследовать долину еще выше по ручью — хотя бы на предмет использования ее как естественного сенокоса.

— Как там жизнь? — спросил Бычков. — Грозы на горизонте не видно?

— Да как сказать… Главная еда на сегодня у вольняшек — крабы. Жуют, привыкли. Видно, ничего другого уже нет на складах. Но скоро подвезут, так, по крайней мере, толкуют.

О других своих опасениях не сказал. Лишнее беспокойство.

На здешних широтах весна приходит с опозданием даже против Сибири почти на месяц. В середине апреля бывают такие затяжные метели, что носа не высунешь. Хорошо, что они поставили палатку не на открытом месте, а в лесном укрытии. По долине почти неделю метался такой снежный вихрь с сырым ветром, что о работе и думать было нечего. Выходили только за дровами. И без того скудный полумесячный паек растянули на три недели, иные дни ограничивались печеным турнепсом: успели натаскать из бурта…

Чуть поутихло, и Любимов с лайкой пошел к своей избушке. Знал, что приедут за кормом из совхоза, без него бурта не найдут: все заметено.

Трактор с двумя грузчиками в кабине действительно пробился на Дальнее поле. Когда Любимов появился возле избы, они сидели там и отогревались, а машина работала на холостом ходу. Не нашли бурта. Любимов оглядел седые головы грузчиков, спросил у тракториста:

— Где твои постоянные, молодые?

— Уже нема молодых. Вчера поехали на золотишко.

— Проштрафились?

— Куда там… Ты лагеря не узнаешь, как метлой вымели. Вольных и тех подняли. Явились лейтенанты из Магадана и подчистую разгрузили мужские бараки. Мастеровых тоже угнали, случись поломка, некому ремонтировать машины. Всех скотников, шоферов… Сказали, совхоз — бабье дело, скоро новые прибудут. Первый корабль уже в Нагаево муку привез, чего-то там еще. А тут, видишь, пурга на всей трассе, заносы, аварии. Я две ночи не спал, то и дело вызывали с трактором вытягивать машины. Вот такие дела.

— Ты чем питался все дни?

— Как бычок, турнепсом.

— А собачка твоя? Тоже на коровьих кормах?

— Маленько крупы осталось, варю ей кашу. Не пропадать же созданию. В другой раз поедешь сюда, утяни с фермы полмешка ячменя или овса, разотру, кисели ей буду готовить.

— Завтра приеду. Метель — не метель, все одно надо, скотина оголодала.

Отсиделись поисковики. Не взяли их…

Они еще раза три выходили на работу, паек им привозил тот самый тракторист, но, вообще говоря, можно было сворачивать съемку, оставались только камеральные работы для Бычкова и Морозова.

Следующие дни удивили внезапным затишьем и теплом. Ручьи потекли, дороги стали темнеть. Весна… Сняли палатку, собрали пожитки и вместе с печкой и трубами погрузили на сбитые лыжи. До избушки тянули лямку, пока не завечерело. Тут и ночевали.

От этой сторожки трасса хорошо просматривалась. Она спускалась в долину реки Дукчи от небольшого перевала, закрывавшего Магадан, и шла на мост и по долине до самого двадцать третьего километра, где кончались владения совхоза.

В иные часы из Магадана на север тянулась почти непрерывная лента грузовиков. В их кузовах везли машины, ящики, бочки, мешки, разные железки для приисковых механизмов. Потом возникали машины с некрашеными фанерными будками: везли заключенных. Лишь в одной такой веренице, прошедшей на закате солнца, Бычков насчитал пятьдесят семь трехтонок. До полутора тысячи заключенных! Ночью такой же караван прошел по трассе еще раз. Утром — снова.