Женщины сели отдыхать. Солнце грело хорошо, особенно в затишке. Весна улыбалась, и все страхи в такой день утихали.

Сергей присел рядом с Катей и Зиной. Катя, смуглолицая, с озорными глазами, заговорщически произнесла:

— Ты смелей с капитаном, он уступчивый, если нажимаешь, мы знаем. А здесь, если что забыл, спрашивай, все-таки мы третий сезон на парниках, опыт есть. Из новеньких посноровистей отберем и обучим, если тюрьма их не очень пришибла. Тут несколько женщин пережили очень страшное.

Она подозвала высокую и красивую женщину лет сорока со строгим волевым лицом.

— Вероника Николаевна, присядьте с нами. Расскажите, если можно еще раз, наш бригадир не верит…

— О «Джурме»? Вы и сами можете рассказать, если бригадиру интересно.

— Да он такой же, как мы. На прииске уже побывал. Страшнее этого, кажется, не бывает. Вот разве что вы пережили…

Вероника Николаевна подумала и села рядом:

— Знаете, у меня в последние годы только бедствия, какой-то апокалипсис. Все потеряно и все погибло. Как сама живу — представить не могу. В тридцать шестом исчез муж, полковник. Никаких следов. А в следующем отправили в тюрьму меня. Детей успела отвезти к сестре, позже их всех выслали куда-то в Казахстан. Полгода провела в одиночке, в Лефортове. Голод, бесконечные думы, от которых нет спасения. И допросы, по семь часов кряду перед следователем на ногах. Когда садилась на пол — подымали, стояли рядом, мои ноги были как колоды. И все время в уши одно и тоже: «подписывай и пойдешь домой…» Ничего не подписала. Обвинение ужасное, во всех смертных грехах. И Особое совещание — десять лет. Ну, а дальше — этап. Пересылка «Вторая речка», пароход «Джурма», через два моря на Колыму. Вот тогда-то и прозошло это самое… — Она как-то странно прищурилась, словно в дальнюю даль всматривалась, спрашивала, наверное, себя — а за что эта фатальность в ее судьбе, как и в судьбе России? Поправила седые волосы и продолжила: — Где-то еще в море «Джурма» загорелась. Проливы мы уже прошли. А что и как загорелось — никто не знает, под тем трюмом, где битком мужчины. Мы в другом трюме, шестьсот, кажется, женщин. Слышим крики, потом сплошной рев, как из-под земли. Очередная группа наших бежит по палубе из уборной, кричат: «Пожар!», с кем-то истерика, по палубе стучат сапоги, конвойные орут, командуют, потом выстрелы. И все очевиднее запахи пожара, знаете, когда железо в раскаленном масле, какой-то особенно ядовитый дым. У нашего люка уже трое конвоиров стоят, не выпускают на палубу, а там Бог знает что. Паника. Потом мы узнали, что это за выстрелы были: горело в нижнем трюме, заключенные почувствовали дым, железный пол уже горячий, толпа бросилась на трап к выходу, передних конвоиры расстреляли в упор, мертвые не упали, их подпирала сзади обезумевшая толпа, охрана просто захлопнула люк и на замок, подыхайте там… А мы все-таки выбрались, видим, что сзади парохода дым стелется, «Джурма» торопится изо всех сил, горит внутри, скорее тлеет, чем горит, потому и дым. А сзади километрах в трех идет еще один пароход, позже узнали, это небольшая «Индигирка», тоже с заключенными. К вечеру впереди горы завиделись, кто-то из матросов сказал: «Остров Завьялова, ночью будем в Нагаево, если успеем…» Что «успеем», мы все поняли. Что там с мужчинами — так и не узнали. И тут явился боцман матросами, которые притащили и бросили на палубу куски парусины, дали нам иголки, суровые нитки. Мы с плачем сели шить мешки, по размеру поняли: для покойников, тех, которых убили. Смертные мешки. В них, значит, труп и железки, завязывают — и в воду, уже не всплывут. Все-таки международные воды, нельзя, чтобы плавали… Видим, люки в мужском трюме открыли, наложили решетки, конвоиры стоят, ружья стволами вниз, оттуда сплошное «а-а-а», задыхаются, на палубе запах гари, смрада, мы плачем в голос, какой-то кошмар! Глубокой ночью загремела цепь, якоря бросили уже в Нагаево, нас быстро-быстро на выгрузку. Бежим, очень холодно, на сопках снег лежит. И уже в порту кто-то из моряков сказал: «Подфартило нам, огонь не вырвался и приказ не пришлось выполнять». На пересылке пошел разговор, что на «Джурме» из НКВД приняли радиограмму: команде пересесть в шлюпки и плыть к «Индигирке», «Джурму» — потопить. Представляете себе? Капитан, к счастью, этот приказ не выполнил, не взял на себя преступление. Что с ним было — неизвестно. И сколько там мешков потребовалось — тоже. Вот такая трагедия. Что жива — до сих пор не верится. — Замолчала и снова уставилась странным взглядом во что-то видимое только ей одной.

Катя и Зина растормошили ее, заговорили о совхозе так, словно тут была райская жизнь, а Вероника Николаевна сидела, как каменная, только губы у нее мелко-мелко дрожали.

— Здесь мы будем выращивать огурцы и все другое вкусное, дорогая Вероника Николаевна, — сказала Катя таким тоном, будто подо всем прошлым можно подвести черту и начать жизнь по-новому. — Скоро вся эта гора зазеленеет, солнышко подобреет и мы заживем на свежем воздухе и под голубым небом. Вам надо жить! У вас дети и вы встретитесь с ними, вот поверьте мне…

— Но десять лет…

— Наверное, уже не десять, а девять?

— Я по тюрьмам полтора года.

— Ну вот, уже восемь с половиной. И не одна вы тут, это общая беда. Поглядите на трассу: опять везут.

По шоссе, соблюдая дистанцию, шли десятки машин с фанерными коробами. Еще теплоход?..

Вечером Морозов пересказал тепличнику историю Вероники Николаевны. Василий Васильевич выслушал молча, не задал ни одного вопроса.

— Ей надо помочь, бедняжке. Утром приведи ее в теплицу, пусть поработает здесь. Поручим ей цветами заниматься. Не одним же магаданским дамам глядеть на красоту…

Уже в полусне Сергей видел, как Василий Васильевич поднялся, прошел в конец теплицы, куда свет едва доставал, повернулся лицом на восток, опустил: голову. Молился. Сергею очень хотелось подойти и стать рядом Но не посмел. И уснул сном молодого, наработавшегося человека. Утром открыл глаза, а Кузьменко уже готовит немудрый завтрак.

До прихода женщин Сергей обошел заметно осевшие бурты, проверил, в каких парниках горит, а где навоз остыл. Поеживаясь от утреннего холода, принялся бросать горячий навоз в незаполненные парники.

Подошла бригада, Сергей встретил Веронику Николаевну и повел в теплицу.

— Здравствуйте, здравствуете, это место вашей работы. — Кузьменко поклонился: — Будем сажать помидорную рассаду. Не торопитесь, раздевайтесь и делайте, как я. Почаще вспоминайте, что приносите людям добро. Вечное крестьянское добро, о котором мудрец Сократ сказал: «Земля дает обрабатывающему ее все необходимое для жизни, прибавляя еще и то, что услаждает существование». Не слыхивали такой мысли? И ничего, что не слышали. Куда важнее самому делать это добро…

В середине мая, когда все парниковые рамы были подготовлены, а Зина и Катя уже усаживали более ста женщин за пикировку капусты, Сергея позвали к Пышкину.

У него в кабинете уже сидели Руссо и пожилой, главный агроном управления Андросов. Все поздоровались, Пышкин показал на стул.

— Вот какое дело, Морозов, — начал Пышкин. — Наши наставники, — он поглядел на Руссо и Андросова, — просят поручить вам работу на целине Дальнего поля. Под их руководством. Совхоз не против, там нужен бригадир с образованием, способный грамотно использовать и уже возделанную пашню и разработку целины, которую вы наметили.

— В условиях вечной мерзлоты, — вставил Андросов.

— Да, предмет со многими неизвестными, — уточнил Руссо. — Режим влажности, температуры, глубина залегания корневой системы и все другое. Научное познание с помощью приборов.

— А парники? — Сергею жалко было расставаться с ними.

— Мы можем оставить их двум молодым женщинам. Как их зовут?

— Зина и Катя.

— Похоже, они неплохо освоили технику парниководов?

— Лучше, чем я. Двухлетний опыт.

— Понимаете, — сказал Руссо, — освоение новины на Колыме все еще проходит по методам, которые заимствованы из мест старого заселения России, без учета особенностей Дальнего Севера. Нам с Михаилом Михайловичем, — он посмотрел на Андросова, — хотелось бы организовать здесь опытную площадку для испытания иных способов создания пашни. Правда, на Колыме есть опытная станция в районе Эльгена, но ей очень не повезло: её затопила полая вода при разливе реки. Все опыты смазаны. Все придется начинать сначала. Брали пробы, делали съемку местности. Бычков передал нам крупномасштабную карту, можно начинать освоение. Но как? Тут придется всем нам подумать. И вам больше других, поскольку площадки для наблюдений и замеры в ваших руках.