— Кто в наши века знает своих родственников по четвертое или пятое колено, — риторически ответил я, — даже в советские времена при заполнениях множества анкет указывались только мать, отец, братья, сестры, жена и свои дети, а тут при разветвлении одного семечка на множество побегов доказать достоверно и документально очень трудно и даже, можно сказать, невозможно. Если бы удалось достать генетический материал Адама и Евы, то можно было проследить, какие роды идут от кого. Так же и у меня. Я даже дела по отцу ни разу не видел, он умер в одна тысяча девятьсот сорок четвертом году, а я родился через пять лет после войны. Вот, и что я могу сказать про своего деда? Ничего. Точно так же мы что-то знаем по изустным сказаниям родственников. А если вы считаете Клару Никаноровну членом своей семьи, то вероятно знаете, что рассказы о нашем родстве она подтвердила генетическим анализом, который показал нашей с ней близкое родство. Если исходить из того, что генетика — продажная девка империализма, а величайший генетик академик Вавилов валялся обоссанный и испинатый кирзовым сапогами где-то в одном из этих кабинетов, то вы можете не поверить генетическим бредням специалистов, и вот тут мне сказать совершенно нечего, потому что доказательств совершенно нет никаких.

— Ну что вы так неприязненно относитесь к нашим органам, — мягко пожурил меня Никодим, — вы знаете, сколько чекистов отдали свою жизнь на фронте?

— Если сравнивать это количество с количеством ими расстрелянных людей, то эта цифра очень маленькая, — не удержался я. Как они не понимают, что геноцид собственного народа никогда не будет забыт. И до тех пор, покуда имена Дзержинского, Берии, Ежова не будут вытравлены серной кислотой из деятельности органов, призванных защищать государственную безопасность, отношение к ним не изменится ни сейчас, ни через сто, ни через двести лет, как бы они пытались уничтожить архивные документы, засекретить все и вся и писать душещипательные романы про Штирлицев и Штюбингов. — Положительное было тогда, когда ВЧК во главе с Дзержинским боролось с беспризорностью, а сегодня беспризорников в нашей стране больше, чем после гражданской войны. Детские дома растут как грибы после дождя. Почему?

— Согласен, что вас не переспорить, да у меня и не было такой задачи, — миролюбиво согласился Никодим, хотя было видно, что он со мной не согласен, но продолжение разговора об этом обязательно вывело бы нас на тему Катынского расстрела. — Я просто хотел поинтересоваться, не находили ли вы что-то такое, что могло показаться вам странным и относится к вопросам государственной безопасности, может, какие-то документы, предметы и все такое прочее, что можно было причислить к понятию артефакты.

— А что за артефакты могут быть у старичков? — спросил я, потому что и сам вопрос был странный. — Может, маузер, из которого стрелял товарищ Дзержинский?

— Ну вот, вы все ёрничаете, — обиделся Никодим, — а вопрос действительно серьёзный, — он понизил голос и оглянулся по сторонам, — наше руководство стало верить в загробную и параллельную жизнь, — сказал он, приглушив голос поднесенной ко рту ладонью.

Ничего себе. Открыл мне секрет полишинеля. Да об этом вся страна знает. Целый телеканал вещает о загробной жизни, туда даже расшифрованную разведчицу устроили, чтобы повысить значимость этих сведений. Колдуны, целители, прорицатели, шаманы, знахари, хироманты, жулики и прохиндеи могут вас отправить туда и вытащить оттуда. И все такое прочее, и, самое главное, все это прилипает к образованному сословию, которое, как студенты-медики, болеет всеми изучаемыми болезнями.

— Да вы что? — деланно удивился я. — Даже те? — и я многозначительно показал пальцем вверх.

— Даже те! — торжественно произнес Никодим.

— Как я их понимаю, — заговорщически произнес я, — просидишь двадцать-тридцать лет у верховной власти, и как неохота уходить от нее, несмотря на то, что Конституция не позволяет быть при власти больше восьми лет. Капитанов, офицеров в расцвете сил и здоровья увольняют в сорок лет, как неспособных справляться с сотней солдат, а верховный начальник в восемьдесят лет уже не имеет сил выпустить руль, его выдирают из старческих рук и не могут вырвать сотня вельмож, а начальник тот хочет стать бессмертным как Кащей, и чтобы смерть его хранилась на конце иглы, а игла в яйце, а яйцо в утке, а утка в хрустальном ларце, а ларец тот на цепях стальных подвешен на высочайшей лиственнице, а лиственница та стоит на неприступной скале, а скала та находится на острове Буяне, а остров том в море-окияне…

— Олег Васильевич! — укоризненно прошипел Никодим, — да есть ли в вас что-то святое?

— Конечно, есть, — сразу откликнулся я, — я бы хотел, чтобы мои папа и мама были всегда живыми и жили вечно, и чтобы они всегда были здоровыми.

— Да вы понимаете, что тот, кто о нас ежеминутно думает, тот должен жить вечно, — с раскрасневшимся лицом произнес Никодим.

— Кому должен? — спросил я.

— Мне, вам, всем, — сказал сотрудник госбезопасности.

— Мне он ничего не должен, — сказал я, — хотя, нет, должен переизбираться в соответствии с Конституцией и уступать дорогу другим политическим силам, которые наиболее популярны в нашем народе.

— Ну вот, вы все на политику перевели, — чуть не заплакал Никодим, — у нас дело-то неполитическое.

Я его понимал. За такой разговор по головке не погладят. Прослушают звукозапись и надерут ему задницу по первое число, как он, специалист широкого профиля, не удержал инициативу разговора в своих руках.

— Поймите, — сказал Никодим, — дедушка вашей родственницы был непростой человек, работал вместе с заместителем Дзержинского Бокием.

— И получил за это иконостас орденов, а Бокий пулю в лоб, — подхватил я, — а вот почему так получилось, не известно.

— Только между нами, — шепотом сказал Никодим, — дедок тот работал над какой-то важной проблемой, а вот над чем он работал, в архивах не сохранилось, потому что бумаги все подшиты были к уголовным делам, а после расстрела тех сотрудников все дела были уничтожены. Как говорится, концы в воду, а с концами и серебро фамильное выплеснули в помойную яму. А потом и дедок дуба дал.

— Какое серебро? — не понял я.

— Да это так говорится, когда важное выкидывается вместе с второстепенным, — пояснил мне офицер, — то есть алмаз зарыли на скотном дворе, это тоже иносказательно. Поэтому мы и пригласили вас, чтобы обратиться к вам как к патриоту, правильно понимающим цели и задачи нашего социального государства оказать нам конфиденциальную помощь в освещении всего того интересного, что найдется в вашем новом доме.