— Ты трус, Кристенсен! — всхлипывая, повторяла она все чаще, по мере приближения праздника. — Ты можешь быть председателем всяких обществ, даже «помощи нуждающимся беременным женщинам» и всяких больничных касс, но ты отказываешься — господи боже мой! — посмотрите на него: он добровольно отказывается от поста, где могло бы перепасть немного серебра! Да! Все это можно было предвидеть заранее! И вот, наш — да, да, я намеренно говорю: наш серебряный чайный прибор достался этому, этому… — она не могла подыскать слова, достаточно беспощадные для определения профессора Левдала, и рыдала, дрожа от негодования.

Брак Кристенсена был из категории обычных браков: дома он совсем не ощущал своего превосходства, к которому он привык в конторе; в столкновениях с женой он всегда попадал впросак, в результате он сердился, она сердилась, они ссорились и некоторое время совершенно искренне считали друг друга врагами. Но такое положение не могло длиться бесконечно: ведь они все-таки жили под одной крышей! И они мирились. Некоторое время все шло гладко, пока снова не вспыхивала ссора.

Кристенсен на этот раз старался терпеливо сносить гнев своей супруги и подготовлял речь, которую он должен был сказать директору Левдалу от имени всех рабочих и служащих.

Сидя в своем кабинете, он подбирал высокопарные слова и красивые обороты, морща свой мягкий нос и посапывая, словно даже его собственная торжественная речь имела подозрительный запах.

Все приготовления к празднику проходили очень удачно. В день торжества в город прибыли немецкие музыканты. Погода выдалась наипрекраснейшая. День был тихий, свежий, но не холодный. Весело сияющее солнце легко разогнало осенний туман и теперь особенно красиво освещало скалы, покрытые лиловыми полосами вереска в расщелинах, и голубое, чуть-чуть подернутое рябью, море.

Здание фабрики, уродливое и закопченное, портило бы торжественность праздника, поэтому Маркуссен своевременно отказался от мысли украшать его, собрал все венки и флаги и увенчал ими большой помост, наскоро сооруженный на холме. Отсюда оратор сможет видеть всю фабрику, и голос его будет слышен всем, стоящим вокруг.

Маркуссен усердно развешивал флаги и зелень; он взял себе в помощь несколько молоденьких горничных, служивших у членов правления; Маркуссен галантно брал их за талию, помогая им лазить на лестницы и табуретки и спрыгивать вниз; девушки смеялись и повизгивали, бросаясь в его объятия, и ни одна не могла обойтись без его помощи.

Маркуссен был крепкий, красивый парень с бойкими глазами и пользовался большим успехом у девушек. О нем ходили невероятные слухи, и сам он нередко хвастался друзьям, что грехи его записаны у пастора в особой книге… Но это не мешало ему быть правой рукой профессора на предприятии, а в приготовлении празднества он играл первую роль.

В доме Левдала тоже царило оживление: готовились к званому обеду в честь дня рождения профессора. Столы уже были накрыты в зале.

У подъезда стояла коляска, и кучер торжественно сидел на козлах, придерживая лоснящихся сытых лошадей. Профессор, по своему обыкновению, ходил взад и вперед по комнатам, одновременно и одеваясь и подготовляя речь, которую произнесет в ответ своим поздравителям.

Вдруг горничная «молодых» вошла в комнату, передала привет от фру Клары и сказала, что профессора просят, если ему не трудно, подняться на минуточку наверх — «только как можно быстрее!»

Профессор поспешил наверх, еще держа в руке белый галстук; он вообразил, что с его невесткой дурно. Но Клара в первой же комнате бросилась к нему навстречу, разгоряченная, с пылающими щеками, в полузастегнутом платье.

— Подумайте, отец! Вообразите! Он не хочет ехать! Абрахам заявил, что не желает присутствовать на празднике!

— Ну, полно, полно, успокойся, дружочек! Ты совсем перепугала меня! В чем дело? Абрахам, почему ты не хочешь поехать с нами? — ласково спросил профессор, обращаясь к сыну, который как раз в эту минуту входил в комнату.

— Просто у меня нет настроения присутствовать на этом праздновании — и только. А Клара, конечно, расфыркалась!

— Но это празднование дня рождения твоего отца, — с улыбкой перебил его профессор.

— Нет, отец! Это неверно! День твоего рождения мы отпразднуем здесь, дома. А это празднество, устроенное на фабрике, — какое-то представление, какой-то фарс!

Профессор сделал успокоительный жест Кларе и сказал:

— У меня сейчас нет времени, и притом я не хочу портить себе праздничное настроение, дискутируя с тобою на эту тему. Возможно, конечно, что в какой-то море ты даже и прав в том, что говоришь, или, точнее, в том, что думаешь. Но ты таков же, как и вся молодежь нашего времени: всем вам доставляет необычайное удовольствие выступать с великолепными этическими декларациями главным образом в такие моменты, когда это особенно несвоевременно.