В углах вяжите, паучихи,

Узлы тенёт!

И сам Господь в беззвездном чихе

Вам подмигнёт!

Луна раскрасит рожи ваши,

Как пиалы;

Уродки, вздерните гамаши —

Вы так милы!

Перевод А. Кроткова

Полдневный час; в кишках почувствовав укол,

Таращится монах в келейное оконце;

Сияя, как песком начищенный котел,

Ему потухший взгляд дурманит злое солнце;

И головная боль, и так живот тяжел…

Ему не по себе – не греет одеяло;

Сползает с койки прочь, в коленях дрожь сильна;

Пожадничал старик за трапезой немало —

Да мал ночной горшок для грузного гузна;

Рубаху бы задрать повыше не мешало!

Дрожа, едва присел; ступнями в камень врос,

И пальцы на ногах заледенели резко;

На стеклах – желтизна, их выцветил мороз;

Он фыркает, кривясь от солнечного блеска —

Пасхального яйца алей бугристый нос.

Он вытянул к огню дрожащую десницу;

Отвисшая губа; тепло зудит в паху;

Штаны раскалены; назойливая птица

Тревожит изнутри больную требуху;

Он хочет закурить, да трубка не дымится.

Вокруг царит развал: убогий старый хлам,

Лохмотьями кичась, храпит на грязном брюхе;

Скрипучие скамьи по мусорным углам

Укрылись, как в траве огромные лягухи;

Буфет, оголодав, рвет пасть напополам.

И тошнотворный смрад, как тинное болото,

Всю келью затопил, и в черепе – труха;

Щетиной заросла щека, мокра от пота;

И ходит ходуном скамья – не без греха,

И бьет по кадыку тяжелая икота.

А вечером, когда накроет сад луна —

На розовом снегу рисуясь тенью серой,

Присядет задница, огнем окаймлена,

И любопытный нос, притянутый Венерой,

Уткнется в синь небес, не ведающих дна.

Перевод А. Кроткова

По книге назубок ответил, как всегда —

И матушка ушла, довольна и горда;

Ей было невдомек: давно с души у сына

Воротит и претит вся эта мертвечина.

Послушен и умен – прилежный ученик,

Но морщивший лицо короткий нервный тик

Показывал, что в нем живет нелегкий норов;

Меж плесневелых стен, во мраке коридоров

Высовывал язык, кулак сучил порой,

И, веки опустив, мушиный видел рой;

День подходил к концу, ночь тишину дарила —

Он злобно бормотал, усевшись на перила;

Его всегда томил палящий летний зной —

Тупея от жары, подавленный и злой,

В прохладе нужника он вечным постояльцем

Спокойно размышлял, в носу копая пальцем.

Зимою холода смывали летний смрад —

Он молча уходил в полузаросший сад,

Садился под стеной, чьи каменные глыбы

Слой извести скрывал, и с видом снулой рыбы

Он слушал, как столбы подгнившие скрипят…

Знакомство он водил с оравою ребят:

Некормлены, худы, глазасты и патлаты,

Обряжены в тряпье – кругом одни заплаты,

На лицах желтизна, в коросте кулачки,

Изяществом речей гордились дурачки!

К мальчишкам он питал сочувственную жалость,

Мать заставала их – и донельзя пугалась;

Он следовал за ней, покорен и учтив,

А материнский взор невинен был – но лжив!

В семь лет он сочинял наивные романы

Про вольные леса, пустыни и саванны,

В романах излагал, что вычитал и знал;

Краснея, он листал пленительный журнал —

Как были хороши, смешливы, страстны, кротки

В нестрогих платьицах заморские красотки.

– А в восемь лет ему подбросила судьба

Подружку, что была бесстыдна и груба;

Возились в уголку; тряслись ее косицы;