— Я не знаю.

— Теперь уже все равно, — шепчет София. — Кто-то выкрал нас. Это больше не игра. Мы должны что-то делать.

Она права, и я чувствую себя намного лучше в компании. Невольно я спрашиваю себя: «Зачем Гомер отпустил меня к остальным? Вместе мы намного сильнее, чем порознь».

Но тут я вспоминаю о комнате с мониторами. Он может наблюдать за нами и слышать все, что мы говорим. Значит, Гомеру нипочем, если мы разработаем какой-нибудь план и попытаемся захватить его врасплох. Мы сидим на грязном сыром каменном полу, прислонившись к стене под низкими сводами подвала, в котором, кроме нас, ничего нет.

Ни чанов, ни пустых бутылок, ни корзин. Этот подвал абсолютно пуст. Ничего, что можно было бы использовать как оружие, совершенно ничего.

Я рассматриваю заплывший глаз Филиппа, ссадины на губе Тома и заплаканное бледное лицо Софии. Она выглядит измотанной и потерявшей надежду, наверное, я выгляжу так же в этом старомодной, теперь уже грязной юбке. Не представляю, сможем ли продержаться еще. Нам необходим план, пусть даже за нами наблюдают. В моем мозгу собралось множество осколков головоломки, которые непременно надо собрать, чтобы увидеть общую картину и разработать стратегию. Но эти осколки приводят лишь к новым загадкам.

Я хватаюсь за мысль, что смогу выбраться отсюда, только если удастся разгадать главную загадку, которая кроется за всем этим.

— София, у тебя на телефоне есть стартовая страница с коллажом фотографий? — наконец спрашиваю я.

— У тебя ее телефон, что ли?

Том с такой надеждой спрашивает меня, что я совершенно не могу скрыть от него правду:

— Нет, но я пробую кое-что выяснить. На телефоне Софии есть черно-белый снимок одного мужчины, в левом верхнем углу. Кто он?

Том срывается:

— Нас в этом замке запер какой-то сумасшедший похититель, наших родителей шантажируют, а ты болтаешь с Софией о заставке на телефоне? У тебя все дома?

Филипп пытается успокоить его взмахом руки. Его наручники тихо бряцают:

— Эмма наверняка спрашивает не просто так. Правда, Эмма?

— Том, мне очень жаль, если тебе мои расспросы кажутся глупостью, но… — Мой голос срывается, и я не могу выдавить ни слова.

— Эй, народ, так не пойдет, — умоляет Филипп, — мы должны держаться вместе. Пожалуйста! — Он смотрит на меня и ободряюще кивает.

У меня открывается второе дыхание.

— София, так кто этот человек на фотографии?

— Это очень старая фотография моего отца. — Она начинает тихо плакать. — Он ненавидит ее, потому что там он с сигаретой. Я выбрала ее только потому, что хотела позлить его. А теперь они отправят наше видеообращение. Это наверняка убьет маму. — Она всхлипывает громче.

Я не знаю, все ли правильно поняла.

— Твой отец? Это невозможно, — запинаясь, произношу я. — Человек на этой фотографии давно мертв.

Я нащупываю скованными руками цепочку, открываю зубами медальон и показываю ей. София рассматривает его, прекращает всхлипывать и явно растеряна.

— Это же… такая же фотография, — говорит она и, судя по ее виду, чувствует то же, что и я. Она совершенно огорошена. — Эмма, это действительно мой отец.

Филипп растерянно смотрит то на меня, то на Софию, то на медальон.

— Эмма, откуда у тебя снимок?

— От матери. Она говорила, что это мой отец, — шепчу я. — Шарль-Филипп Шевалье. Он умер до моего рождения, выполняя поручение от «Врачей без границ». — Я тяжело вздыхаю.

Все трое озадаченно глядят на меня, а до меня постепенно доходит, что все это значит.

Мой прошлый мир разлетается на тысячи частей, теперь его нужно собрать заново. Они оба живы. Моя мать и мой отец!

— Но тогда вы были бы сестрами по отцу! — Филипп высказывает то, что мне даже на ум не приходило.

Но он все же прав. И внезапно у меня с глаз словно падает пелена. Я понимаю, почему мне София кажется знакомой: мы же похожи. Об этом можно сказать не с первого взгляда, у нее слишком круглое лицо, но есть у нас и общие черты.

— И как это нам поможет? — Том на взводе, я вижу, что он едва сдерживается. — Что это нам дает?

Я закусываю губу:

— Том, Филипп, вы помните, что я вас спрашивала, как вы сюда попали?

Оба кивают.

— Хорошо, тогда слушайте.

Настал момент, когда я должна рассказать им о причине своего появления здесь. Больше не могу удерживать в себе гору информации.

Набираю побольше воздуха в легкие и выкладываю все. Про несчастный случай, про пакет с альбомом, про снимки. Ничего не упускаю, даже свои подозрения по поводу остальных. Сообщаю о находке в комнате Николетты, газетной вырезке о Себастиане и студентке, которая покончила с собой в клинике, где работала моя мать. Я почти закончила, хочу рассказать самое страшное — о комнате с мониторами и Николетте, но в последней момент сдерживаюсь. Если там наверху сидит Себастиан и подслушивает, такое заявление — это мой смертный приговор.