– А-а! – гнусно осклабился охранник. – Видно, очень приперло, коли даже морлоков не побоялись. Да, я слыхал, вроде, что на Ганзе теперь дурь продавать запретили. Ну, у нас все найдется, только патронов отсыпай. Да вы уж не первые – приходили уже к нам за этим. Только двоих по дороге сожрали, – и он захохотал, очень довольный.

– Открывай скорей! – крикнул Седой, нервно оглядываясь.

– Экий ты быстрый. За проход по пять патронов с носа. И еще пять за беспокойство.

«Думают, что мы дури хотим прикупить. Ну, так даже лучше», – подумала Кошка. Седой, не споря, торопливо отсыпал патронов. Чувствовалось, что в душе он давно уже проклинает Рохлю с его безрассудной затеей. Да и сам парень выглядел притихшим. Лицо его, обычно бледное, теперь и вовсе стало белым как мел. Казалось, он наконец осознал, чем может обернуться их поход.

Лязгнул замок, и они очутились в тамбуре. Охранник уже возился со следующей решеткой, и через минуту отряд очутился на станции.

В первый момент Кошка чуть не ослепла от яркого света, а по ее чутким ушам ударил гомон торговцев, расставивших свои лотки на левом пути, прямо на шпалах. Спускаясь по ступенькам, путники видели сверху многочисленные палатки и навесы. Кошка уже не первый раз была на этой станции и каждый раз поражалась ее тяжеловесному великолепию – бежевый мрамор с коричневыми прожилками, массивные колонны, широкие квадратные арки, мозаичные вставки на потолке. Впрочем, Кошке они не очень нравились. Изображенные на этих мозаичных картинках люди указывали друг другу на различные предметы с таким видом, будто догадывались, что на них смотрят со стороны. Особенно хороши были широкие белые мраморные скамьи – таких она нигде в метро больше не встречала. Сиденья-то были обычными, деревянными, а вот каменные спинки уходили высоко вверх и там загибались завитушками. Одна старуха рассказывала Кошке, что скамейки эти будто бы утащили из какого-то разрушенного храма.

Несмотря на все великолепие, станция выглядела грязноватой и замусоренной, на мраморных скамьях сидели размалеванные полуобнаженные девицы, а поблизости прохаживались сутенеры. Некоторые девчонки стояли возле палаток, пытаясь заманить клиентов.

Не следовало задерживаться здесь – нужно было попасть в южный зал Третьяковской, откуда туннель вел на Китай-город. Но Рохля, забыв, наверное, зачем он сюда пришел, уставился на одну из девиц, раскрыв рот. «Конечно, на Красной Линии ты, небось, не видал таких», – усмехнулась про себя Кошка. Сама-то она, можно сказать, выросла в этой обстановке. Для нее это был мир, привычный с детства. С некоторыми из девиц на Китай-городе она даже была в неплохих отношениях – те просили ее постирать, а взамен подкармливали вкусностями, когда удавалось раскрутить клиента.

Девушка, привлекшая внимание Рохли, и вправду была красавицей – у нее были черные длинные кудрявые волосы, хотя с виду и не слишком чистые, и большие черные глаза. Одета она была в яркие пестрые тряпки. Заметив взгляд Рохли, оценивающе оглядела всю их компанию и улыбнулась ему:

– Пойдем со мной, красавчик. Я тебе еще и погадаю.

И видя, что Рохля молчит, быстро сказала:

– За гадание ничего не возьму, узнаешь судьбу бесплатно. А узнать-то есть чего: у одного из вас за плечами смерть караулит. Если пойдешь со мной, скажу – у кого.

– Чего только шлюхи не придумают, чтоб клиента заманить! – фыркнул Седой.

– А ты вообще засохни! – обернулась к нему девушка. – Тебе я и так могу сказать, чтоб только отвязался – ты и до ночи не доживешь!

Седой застыл столбом. Рохля вздрогнул от неожиданности, а Сергей осуждающе покачал головой. В следующую секунду Седой нервно дернулся – по лицу было видно, он не привык, чтобы шлюхи так нагло разговаривали с ним. Но тут же, видно, вспомнил, где находится, неимоверным усилием воли сдержался, и только руки, сжатые в кулаки, выдавали его состояние. И тут плечистый квадратный парень в потертой коричневой кожаной куртке и спортивных штанах, казалось безразлично прислушивавшийся к разговору, вдруг отвесил девушке короткую оплеуху – да так, что та с криком отлетела шагов на пять, чуть не сбив один из торшеров на длинной ножке, стоявших через равные промежутки по всей длине станции. Она свалилась бы на пол, если б не поддержали прохожие. К изумлению путников, девчонка, поднявшись, лишь потерла распухшую щеку, с ненавистью покосившись на плечистого, и молча заняла свое место возле палатки.

– Что там? – спросили в толпе.

– Да Глашка опять за свои предсказания взялась, вот Толян ей и врезал. И правильно сделал. Работаешь – так работай, нечего клиентов распугивать! – буркнула девица постарше с лицом, изуродованным шрамом, и с на удивление красивыми ногами, которые она и демонстрировала чуть ли не во всю длину. – Идем лучше со мной, парень, – сказала она Рохле. – А судьбу незачем знать заранее, все равно от нее не уйдешь.

Седой хотел, видно, что-то сказать, но поглядел на плечистого сутенера и благоразумно промолчал, лишь дернул Рохлю в сторону. Они уже отходили, как вдруг сзади раздалось:

– Иди сюда, котик!

Кошка вздрогнула, надеясь, что это какая-то ошибка, что обращаются не к ней. Но тот же развязный голос повторил:

– Иди-иди, тебе говорю!

«Провалилась! Бежать! Немедленно!» – мелькнуло у нее в голове. Но она, усилием воли придав лицу равнодушное выражение, обернулась и увидела абсолютно незнакомую ей девицу.

– Ну что же ты, малыш! Я недорого возьму.

Кошка облегченно вздохнула. Из-за низко надвинутого на лицо капюшона эта дура явно приняла ее за парня. Боясь, что голос ее выдаст, Кошка лишь отрицательно помотала головой, и они, проталкиваясь сквозь толпу, устремились, наконец, к переходу.

Что удивительно, за проход в южный зал Третьяковской вновь пришлось платить. Им объяснили, что на этой станции верховодит другая группировка, а если неохота платить, то никто никого не неволит, они имеют полное право проваливать подальше отсюда. Кошка не удивилась – на Китай-городе дело обстояло примерно так же. Но Седой, она видела, был уже на пределе и с трудом удерживался, чтобы не высказать вслух, что он думает обо всей этой афере вообще и об этой богом проклятой станции в частности.